Махмуд сглатывает, как будто скукоживается и долго смотрит в точку, находясь явно не здесь. Какого было моё удивление, когда в бреду мальчишка выдал русскую речь. С акцентом, с ломающими слух окончаниями, но такую родную. Я плакала от радости, от осознания, что с кем-то можно поговорить.
— Старший брат матери обвинил её в позоре, обрушившемся с её побегом на семью, привязал к столбу и забил камнями, — выдерживает небольшую паузу, прочищает горло и продолжает. — Меня он хотел также убить, но жадность взыграла. Оказалось, что за раба можно получить деньги, а за двух рабов в два раза больше. Дядька меня тогда избил за то, что поспешил убить сестру вместо продажи и её.
— Сколько же ты здесь? — с ужасом прикрываю рот ладонью, путаясь в хиджабе.
— Мне семнадцать, и это моё третье место, — вижу беспросветную обречённость в глазах. — Сначала меня продали Азату, торговцу людьми. Тот приучал меня к послушанию, держа на воде и кнуте. Позже на рынке он перепродал меня Муаммару. Муаммар руки почти не распускал, да и жилось мне у него неплохо. Я всё больше бегал на посылках. Отнести травку заказчику, или порошок клиенту. Два года назад его застрелили, а меня забрали за долги сюда.
— За что высекли? Пытался сбежать?
— Украл объедки, — зло выплёвывает. — Они их всё равно выкидывают, а у меня растущий организм. Мне не хватает двух лепёшек в день. Я еле ноги таскаю, в животе постоянно скручивает узлом. Работаем с восхода до заката, продохнуть не дают, хоть бы кормили по-человечески. Здесь к баранам лучше относятся, а рабы хуже овец, больше трёх лет не живут. А тут ведро, как назло, вынесли во двор и оставили. Сорвался, не сдержался. Уже забыл вкус мяса и сладостей. Последний раз пробовал, когда родители были живы.
Окидываю взглядом притихших и давно уснувших собратьев по несчастью, обдумываю слова Махмуда. Я вряд ли проживу три года, даже год не выдержу. Из-за вечного голода и физического истощения меня штормит, постоянно кружится голова и ноет желудок. Красный день календаря прошёл одним мазком длиной в двенадцать часов, вечная тошнота выматывает не меньше работы, а пара ногтей вырваны с корнем.
— Послушай, Махмуд. Мне нужно, чтобы ты научил меня языку, — хватаю его за руку.
— Зачем? — удивляется. — Все считают тебя немой дурочкой. Так безопаснее. Оставайся ей.
— Я буду продолжать молчать, но хочу знать, о чём говорят вокруг, — уговариваю, понимая, что знания, возможно, спасут мою жизнь.
— Хорошо, — сдаётся. — Но при одном условии. Ты, наконец, снимешь эту тряпку с лица, пока буду тебя учить.
С этого дня каждую ночь паренёк учит меня арабскому языку, дождавшись пока весь дом уснёт. В процессе обучения я, как и обещала, сижу с открытым лицом и ловлю осторожные взгляды мальчишки, полные восторга.
— Ты очень красивая, Ника, как принцесса из волшебной сказки, — выдыхает Махмуд, когда я первый раз снимаю хиджаб. — Такие красавицы не могут быть рабынями. Как ты здесь оказалась?
Рассказываю свою историю, всхлипывая и освобождая из плена слёзы. Душа рыдает, сердце разрывается от неизвестности что с детьми и Миром. Эта тварь рядом с ними, и даже если Дамир вернул детишек, они всё равно находятся в опасности. А я здесь, и ничего не могу сделать.
— А муж точно тебя найдёт? — задаёт вопрос в конце рассказа Махмуд.
— Если жив, то обязательно найдёт, — уверенно отвечаю, кивая в подтверждение головой. — Он меня один раз посреди тайги нашёл.
Надеюсь, я не обманываюсь, не напрасно жду, продолжаю верить. Каждое утро тащу ведро с водой и уговариваю себя, что осталось чуть-чуть, и Мир заберёт меня, возможно уже завтра, и каждую ночь закрывая глаза, уговариваю, что он ещё в пути, и вот-вот, скорее всего в течении пары дней, он ворвётся сюда и заявит свои права.
— Надо прятать лицо и молчать. Нельзя, чтобы кто-нибудь увидел тебя. Это опасно. Тебя сразу переведут в дом сексуальных утех. Кормят там лучше, но ты не выдержишь. И с глазами надо что-нибудь сделать. Синяки сходят, и они привлекают к себе внимание.
Теперь по утрам я тру до боли глаза, чтобы они всё время выглядели воспалёнными и опухшими, а если плохо помогает, подсыпаю в них песок. Возможно, к тому времени как Мир найдёт меня, я подцеплю инфекцию и лишусь зрения. Если доживу. Поторопись, любимый, спаси меня.
Глава 25
Он
Испытываю ни с чем не сравнимое удовольствие. Даже кончая, не чувствовал такого кайфа, как от безнадёжного и бесполезного рытья Захратова. Привык чувствовать себя победителем по жизни — пусть теперь на своей шкуре прощупает, состояние загнанного в угол дерьма.
И во всей моей медовой радости оказывается капля дёгтя, не способная что-либо сильно изменить, но оказывающая поддержку. Шахим. Выродок ослицы и шакала. Ублюдочный араб, плодящий девок и незнающий, куда их потом сбагрить.
Уверен, в такой тяжёлый для Мира момент, когда он прибит горем, Шахим обязательно пристроит ему дочь, если не пару десятков. Заимеет Дамирчик горем, в котором будет забывать о Вероничке и штамповать новых Глебиков и Кирочек.
Со временем забывается всё, а у меня этого времени дохуя. И на то, чтобы насладиться поломанной жизнью его детишек и жены, и на то, чтобы придумать очередной план мести и нанести удар, когда его меньше всего ждут. Вот и я получил пару таких ударов в спину от Захратова.
— Хочу пригласить Нельку на дискотеку, — смолю сигарету, сидя с Дамиром на металлической лестнице пожарного выхода школы и любуясь стайкой девчонок, смеющихся над какой-то шуткой.
— Эту плоскодонку со скобами на зубах? — давится дымом Мир, с пренебрежением посматривая на меня и издавая странные звуки, похожие на кряканье.
— Она красивая и совсем не плоская, — возмущаюсь, сплёвывая в утоптанный песок с редкими проплешинами из одуванчиков.
К Неле неровно дышу второй год с тех пор, как она перевелась в нашу школу, переехав с родителями из другого города. Скромная, тихая, худая и выше меня на полголовы, но у неё шикарные, длинные, смоляного цвета волосы, закрывающие половину попы, маленький ротик и слегка раскосые глаза. Папа казах, мама русская, и результат — такая экзотическая внешность.
Метисы вообще очень интересные люди, особенно в смеси с европеоидной расой. Моя слабость к ним сохранилась и по сей день. Всегда выбираю девок, похожих на Нелю.
— Насчёт красоты, не знаю, не в моём вкусе, а насчёт плоскости могу поспорить, — не успокаивается друг, лениво указывая пальцем в толпу. — Вон, Варька из параллельки. Вымя просто класс. Идёт, а оно колышется от дуновения ветра. А на твоей Нельке только платье колышется, потому что зацепиться не за что.
Нелю я позвал, и она даже согласилась пойти, только потанцевать и обменяться поцелуями нам не удалось. Она пропала через пять минут после таблетки счастья, а нашёл я её уже в туалете. Прогнутая в спине, упирающаяся небольшой грудью в раковину, выставившая узкую попку, в которую смачно вбивался Захратов, намотав её смоляные волосы на кулак.
