— Поторопись. Время уходит.
— Понял, — закрываю тему. — Как дети?
— Кира выбрала себе двух кроликов и просит бельчонка, а Глеб научился щепу рубить, — с гордостью отчитывается Егор, и в голосе появляется нежность, показывающая его слабость по отношению к Веронике и малышам.
— Не покалечится? — волнуюсь за сына. Четыре года, а дед ему топор доверил.
— У него руки лучше твоих работают, из нужного место растут. Сразу видно, в деда пошёл, — прямой намёк на моё рукожопство вызывает улыбку. Конечно, в деда пошёл. В кого же ещё.
— Поцелуй их от нас, — прощаюсь. — Скажи, что скучаем.
— Развёл сопли, молокосос, — бурчит старик, а затем сразу меняет тональность. — Кирочка, лапочка. Иди к деду на ручки. Деда тебя поцелует.
Сбрасываю вызов и спускаюсь вниз встречать Макса, паркующего машину. Бледное лицо, взъерошенный вид, Мирка, семенящая рядом, и отсутствие жены. Нехорошие мысли ползут в голову. Неужели и их коснулось?
— Полина где? — срываюсь с крыльца, подхватывая на руки племяшку. — До вас добрались?
— Всё нормально, Мир. Польку в больницу забрали. Рожает, — сдавленно произносит он и на нервах трясётся, как осиновый лист.
— Ей же рано ещё, — вспоминаю, что срок у неё в середине следующего месяца.
— Как она не родила два месяца назад, когда чуть балконом не придавило, — сокрушается Макс. — Нервное напряжение не сказывается хорошо на беременности. Я тебе Мирку завёз, боюсь оставить одну. Не доверяю охране в свете последних событий. Посидишь с ней?
— Оставляй, конечно, — щёлкаю слегка племяшку по носу, на что она начинает вырываться и пытается щекотать. — Только будь на связи. Мы на низком старте. Ждём координаты, где Илхом засел.
— Появились подвижки? — с надеждой смотрит на меня. — Нику нашли?
— Пока только вышли на исполнителя, но я надеюсь на лучшее.
— Хорошо, дружище. На телефоне.
Макс запрыгивает в машину и с юзом стартует, накрывая облаком пыли газон и подстриженные кусты серебристого лоха. Мирка крякает и недовольно ворчит:
— Мелкий ещё не родился, а с ним уже носятся, как с сокровищем.
— С тобой тоже носились, — успокаиваю детскую ревность. — С тебя глаз боялись спустить. Не дай бог что-нибудь случится. Малыши беспомощные, хрупкие. Не умеют есть, ходить, одеваться, не могут сказать, что у них болит.
Мира тяжело вздыхает и обхватывает меня ручками за шею, а я кидаю взгляд на готовящихся к схватке бойцов, стянутых со всех объектов. Они проверяют и грузят оружие, освежают навыки рукопашного боя, соревнуются на меткость бросания ножей. Многие из них вернутся домой в гробах, если сумеем вытащить, или останутся погребённые в песках чужой страны.
Максим возвращается под утро. Уставший, измученный, как будто сам рожал, и по задолбанному виду родил не меньше двойни. Вылакав полбутылки водки, новоявленный отец новорожденного сына проваливается в сон, а мы загружаемся в машины и несёмся в аэропорт. Шахим получил координаты, и операция назначена на следующую ночь.
Усадьба Илхома больше похожа на крепость, чем на загородный дом в раю. По высокому забору протянута колючая проволока, не удивлюсь, если под напряжением. По всему периметру натыканы камеры, а единственные ворота преграждает броневик. По углам сторожевые вышки с прожекторами, шарящими яркими лучами по подступам.
— Парни проверили, уязвимых мест нет, — отчитывается Гар. — Придётся идти напролом.
— Отправляй Рината на подрыв ворот. Он в этом спец, — отдаю команду и надеваю прибор ночного видения. — На каждой вышке по два человека, остальные внутри.
— Будем надеяться на внезапность и массовый сон, — сжимает в ободряющем жесте плечо Шахим. — Главное сутенёра взять живым.
Ринат проскальзывает сквозь темноту, умело обходя пучки шарахающегося света. Через пять минут раздаётся оглушающий взрыв, и наши бойцы заполняют двор, словно стая саранчи. Мы пожираем всё, что попадается на пути, оставляя после себя тела, залитые кровью. Перемешались свои, чужие, крики, выстрелы, языки пламени, ползущие по стенам дома.
В какой-то момент дёргается надежда, что Ника может быть здесь. Она послужила бы хорошей гарантией жизни Илхома, а возможно, и щитом.
Пробиваю себе дорогу внутрь, спеша поймать хитрую тварь, посмевшую поднять руку на мою семью. Кругом трупы, лежащие в неловких позах, раненные, стонущие от боли, поломанная мебель, торчащая злыми оскалами, огонь, лижущий ковры и занавески.
Бегу по лестнице в хозяйские спальни, а рёбра распирает от чувства, что не успел. Выбиваю первую дверь, вторую, на третьей натыкаюсь на застреленного Илхома. У него в груди четыре пулевых отверстия, изо рта стекает тонкая струйка крови, глотка издаёт бурлящий хрип.
Я отказываюсь верить в неудачу, когда информация о жене так близко. Падаю на колени, раздираю рубашку и надавливаю на раны руками, перекрывая, бьющуюся толчками, кровь.
— Где моя жена?! Куда ты её дел?! — ору так, что Илхом открывает глаза.
— Семья… Клянись… — булькает кровавой пеной, вцепляясь в предплечье.
— Твои жёны и дети останутся в живых. Клянусь. Говори!
— Аль-Саффар… Рабыня… Саудов…
Глава 33
Вероника
Моя жизнь совсем не изменилась за исключением того, что я шарахаюсь от каждой тени и каждого звука. Обещание сына хозяина поместить меня в дом удовольствий пугает больше, чем плеть и клеймо. Пусть не кормят, загружают тяжёлой работой, секут, клеймят калёным железом, только не покушаются на моё тело. Оно не для чужих мужчин. Оно для Мира.
Выметая двор, замечаю на себе взгляд младшего Аль-Саффара. Он следит за моими передвижениями, словно зверь за дичью, впиваясь глазами, наполненными похотью. Несомненно, Рами Джасим красив, той дикой, необузданной красотой, воспетой в легендах востока. В нём соединяется жестокость, надменность, холодная страсть, и от этого страшно вдвойне.
Он не будет с нежностью относится к женщине, он жёстко заставит её ублажать себя. Его не тронут слёзы и мольбы, не остановит боль, не смягчит любовь. Для него я всего лишь собственность, которая не имеет права говорить нет.
— Десять дней, — твержу себе. — Он дал мне десять дней, а прошло всего лишь семь. Не надо на меня так смотреть. Нельзя. У меня есть ещё три дня. Мир, Мир, миленький. Поторопись.
За уборкой двора следует чистка казарм, куда ноги отказываются идти. Столько ужасающих воспоминаний врывается в голову там. Мнусь у входа, переступаю с ноги на ногу, уговаривая себя войти. Снова считаю до десяти, глубоко дышу, пересчитываю третий раз и получаю толчок в спину, не болезненный, но достаточный для того, чтобы я потеряла равновесие, опрокинула ведро и грохнулась на колени.
— Мне каждый раз подталкивать тебя, чтобы ты выполняла свою работу, рабыня? — властный голос впечатыватся в спину, проходясь наждаком по нервам. — За лень и непослушание следует наказание. Ты готова к десяти ударам плетью, Амани?
