Соратников, кстати, съехалось несколько тысяч – не считая армии репортеров и телевизионщиков, так что я по всем признакам попала в компанию чрезвычайно влиятельных персон. Это опять стало для меня неожиданностью – примерно такой же, как роскошный офис покойной Лотты Вотерс. Как там, в Сиэтле, я наивно полагала, что попаду в обычную квартирку на три-четыре комнаты, так и здесь, в Миннеаполисе, все еще не наученная прежним опытом, готовилась увидеть небольшой зальчик со скромной аудиторией в полторы сотни человек. Но нет – съезды нынешних социалистов размахом и затратами ничем не уступали конгрессам сильных мира сего. Впрочем, они и были сильными мира сего. Снова и снова мне приходили на ум слова отставного копа Фрэнка Вотерса: «Рэкета такой эффективности еще не знала история…»
В общем, идея с предварительной регистрацией пришлась как нельзя кстати – иначе мне просто не удалось бы найти свободный гостиничный номер. Положительно, звание соратницы предоставляло уйму преимуществ. Хорошо выспавшись, я бодренько, как и подобает активной революционерке, спустилась в лобби отеля. Там уже толпился народ, а стены были увешены портретами бородатых людей в обрамлении красных тряпок и гвоздик. Чтобы не попасть впросак, я запустила программу распознавания лиц и выучила имена некоторых бородачей: Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Владимир Ленин. Оставалось надеяться, что в решающий момент мне удастся не перепутать кто есть кто.
В пространстве между колоннами были натянуты длинные красные плакаты с девизом конференции: «3-no-B: No Borders, No Bosses, No Binaries!». Нет границам, нет боссам, нет бинарностям! Первое из этих трех «ноу» нарушалось самым очевидным образом уже на входе в главный конференц-зал, границы которого тщательно охранялись здоровенными секьюрити с повязками распорядителей. Изображенные на повязках серп и молот недвусмысленно намекали, что нарушителей-контрабандистов могут не только зарезать, но и забить по самую шляпку.
Второе «ноу» тоже подлежало сомнению ввиду большого количества портретных бородачей: они смотрели на соратников буквально с каждой стены и из каждого угла, включая задник центральной сцены. Обычно такой почет оказывается именно боссам, поэтому не приходилось сомневаться, что и Маркс, и Фридрих, и третий, имя которого я успела позабыть, сидят сейчас где-нибудь в боковых комнатах, отведенных под тематические семинары, и соратники почтительно целуют им перстень, как безбородому дону Корлеоне в фильме «Крестный отец».
Что касается последнего «ноу», то его смысл выяснился несколько позже, когда в результате обильной дармовой выпивки – подаваемой, опять же, в пределах границ и наверняка с разрешения боссов – мне приспичило бежать по малой нужде. К моему недоумению, быстро перешедшему в режим отчаяния мочевого пузыря, на входе в туалетные комнаты отсутствовали привычные знаки: традиционные изображения леди и джентльмена были наглухо залеплены плакатами с надписью: «Данный революционный туалет освобожден от реакционной половой бинарности!». Это в какой-то мере объясняло значение третьего «ноу», но оставляло открытым вопрос, в которое из двух помещений следует стремиться.
Пока я, переминаясь с ноги на ногу, искала ответ на эту загадку, мимо промчалась женщина в легком цветастом платье. Ее сопровождал резкий аромат духов и мелодичный перезвон браслетов и ожерелий. Решительно взмахнув подолом, она толкнула одну из дверей и тем избавила меня от сомнений, поскольку известно, что цыганки гадают успешней других. Я радостно последовала за цветастым платьем. Увы, первый же взгляд на интерьер туалета засвидетельствовал ошибочность нашего выбора: в женских туалетах не бывает настенных писсуаров.
Впрочем, как выяснилось, ошиблась только я, но никак не «цыганка». Ловко подобрав подол, она извлекла из-под него чисто мужскую половую принадлежность и без всякого стеснения принялась поливать писсуар струей, чьей мощи вполне могло бы хватить для разгона демонстрации каких-нибудь реакционных мракобесов. К счастью, помимо настенных раковин, здесь были и кабинки, куда я и нырнула, едва оправившись от изумления. Когда я вышла, «цыганка» уже убрала свой брандспойт и стояла у зеркала, поправляя более чем обильный макияж. Наверно, она специально ждала меня, потому что тут же повернулась и произнесла басом, еще более густым, чем окутывающее ее облако парфюмерии:
– Ах, камрадочка, вот и вы. Будьте лапушкой, проверьте, хорошо ли у меня лежит сзади. Я имею в виду прическу.
– Все в порядке, – сказала я, преодолевая легкую тошноту.
– Ну и оки-доки! – пропела она. – Знаете, для тех, кто шагает впереди, особенно важен вид сзади… ха-ха… Хотя сейчас мне не шагать, не стоять и даже не лежать, а выступать. Что-то я вас не припоминаю, лапушка-камрадочка. Дайте догадаться… из Аризоны?.. из Нью-Мексико?..
Я приподняла висевший на груди бейджик, на котором ясно значились имя и название организации. С другой стороны, а точнее, спереди, мою новую знакомую можно было понять: трудно читать с двумя килограммами туши на ресницах.
– Из-за границы, – представилась я. – Голди Вайт, от братской партии Ближнего Востока.
– От сестринской партии, лапушка, от сестринской, – ласково поправила «цыганка». – Видно, что вы там еще не совсем свободны, на этой вашей Ближней Востоке, ха-ха… Нынче все братское переименовывается в сестринское, в духовке времени. Будем знакомы, камрадочка. Крейзи-канта Сатанаилло, главная редактриса молодежной журналки «Тин Тайм». Для друзей просто Крейзи.
Она протянула ладонь для рукопожатия, но это было уже чересчур даже для устойчивой к всевозможным странностям девушки из квартала Джей-Эф-Кей. Не слишком вежливо отшатнувшись, я выскочила из освобожденного революцией туалета. За соседней дверью царила та же антибинарная свобода, но хотя бы отсутствовали писсуары, а значит, и опасность попасть под брандспойт. Я открыла кран и долго отмывала руки – пока из ноздрей не выветрилась вонь «цыганских» духов. Почему-то, в разрез со всякой логикой, мне казалось, что эти две вещи – чистота рук и ноздрей – как-то взаимосвязаны.
В переполненном конференц-зале между тем рассаживались делегаты. Первые три ряда были отгорожены – по-видимому, для боссов и их пограничной секьюрити – в кричащем противоречии с двумя первыми «ноу». Но собравшиеся на конференцию социалисты, похоже, не заморачивались подобными пустяками. В поисках Кэндис Дорсет я прогуливалась по проходам между рядами, волей-неволей приглядываясь к заполнившей зал публике.
Тайгер Рик называл их «зомби» – и, честно говоря, был совсем недалек от истины. Как видно, признаки, отличающие людей от нелюдей, тоже трактовалось здесь как недопустимая «бинарность» – во всяком случае, делегаты делали все возможное, чтобы их по ошибке не приняли за нормальных особей рода человеческого. Создавалось полное впечатление, что женственность в этом зале позволительна разве что бывшим мужчинам, а мужественность – бывшим женщинам.
Тощие юнцы, жеманно покачивая бедрами, беседовали с коротко стриженными мужиковатыми тетками; метеорами проносились двуногие личности неопределенного пола с кроваво-красными губами и грубыми кистями рук; отсутствующие взгляды одних чередовались с маниакально горящими взорами других. Каждый тут так или иначе изгалялся, усиленно изображая то или иное искусственно сотворенное существо, отсутствующее в природе, но почему-то признанное крайне желательным и даже необходимым для счастливого будущего планеты.
