– Это свиная кровь, Кэндис. Как ты думаешь, что подумают о тебе эти милые голодные кошечки, когда окончательно проснутся? По-моему, они решат, что ты свинья, и будут недалеки от истины…
– Помогите! – завопила она, сотрясая решетку обеими руками. – Убивают!
Я засмеялась.
– Вопи-вопи. Помогать все равно некому. Здесь только мы и кошки. А всех остальных ты сама отослала еще в полдень. Думаю, они еще не проехали Техас. Кстати, чтоб ты знала: ребята съездят впустую. Никто их не ждет ни в Аризоне, ни в Амазоне. Этот звонок насчет тигров, которых надо забрать, организовал мой друг. Я его уже упоминала: Тайгер Рик. Помнишь такого?
Тигры уже шевелились вовсю.
– Пожалуйста, ну пожалуйста… – взмолилась Дорсет. – За что? Чего тебе надо?
– Честности. Ответь мне честно, и тогда, возможно, я тебя выпущу. Это ведь ты подожгла тот сарай на ярмарке? Сарай с бродячим цирком – тот самый, в котором сгорел Уэйн Макдэйвид, брат-близнец Тайгера Рика? Только не ври, слышишь? Тигры уже проснулись…
Кэндис Дорсет прижала к прутьям свою жирную, перепачканную свиной кровью физиономию.
– Клянусь, не я… – затараторила она лихорадочным речитативом. – Поджигали другие. Я там была, это верно. Была и просила оставить дверь открытой, чтобы собаки и коза вышли. Но парень запер сарай, и… так получилось… Это честно. Теперь открой.
– Значит, Рик оказался прав, – констатировала я. – Это действительно была ты. Видишь, как оно: близнецы чувствуют друг друга даже после смерти. Чертова зомби Кэндис Дорсет, ты приговариваешься к смерти. Будет справедливо, если ты примешь ее от когтей и зубов тех, кого оскопляешь.
– Открой! Ты обещала!
Тигр поднялся на ноги и повел носом. Как и предполагалось, действие снотворного кончилось у него раньше, чем у более легкой подруги. Эти звери родились в неволе и никогда не охотились, зато питались отходами с бойни, а потому прекрасно знали запах свиной крови и были к тому же очень голодны. Я не сомневалась, что инстинкт подскажет им, как следует поступить с визжащим куском свиного мяса, оставленным в их клетке доброй служительницей.
– Застрели меня! – крикнула мне вслед приговоренная. – Пожалуйста! Застрели!
Я даже не обернулась. У каждого хитмана свой метод. Кто-то стреляет, кто-то душит, кто-то бьет ножом. Я толкаю. Вот и теперь толкнула – вернее, втолкнула. Втолкнула в клетку с тиграми. Не самая приятная смерть, что и говорить. Но Уэйн Макдэйвид наверняка умирал в худших муках. Немного спустя, приведя в порядок то, чему следовало быть в порядке, я уже рулила в направлении аэропорта Орландо. Мой самолет на Нью-Йорк улетал в четвертом часу ночи.
Конечно, я постаралась, чтобы все выглядело как несчастный случай: хозяйка зверинца вошла к тиграм, решетка захлопнулась, защелка устроена так, что ее можно открыть только ключом, а ключ остался снаружи. Классика подобных несчастий. Само собой, будут интересоваться, куда подевалась случайная практикантка, и, скорее всего, решат, что бедная девушка перепугалась настолько, что сбежала, не разбирая дороги.
Впрочем, полицейское следствие начнется далеко не сразу. Джош и мексиканцы должны вернуться к вечеру, но не смогут этого сделать. Когда они прибудут в Аризону, то неизбежно займутся длительным выяснением произошедшей «ошибки». Сначала станут искать тигров, потом выяснится, что тигров нет и не было, а о заварившем всю эту кашу телефонном звонке в «Убежище» и вовсе никто ничего не знает. Малахольный старина Джош не умеет принимать решения сам; поэтому он будет безуспешно пытаться дозвониться до Кэндис, и, наконец, после целого дня дурацких утомительных разбирательств экспедиция заночует там же, в Аризоне. В итоге во Флориду они вернутся в лучшем случае через двое суток. К тому времени я, перетасовав, как обычно, рейсы, документы, вокзалы и аэропорты, уже буду дома со своим малышом. Думаю, Мики был бы мною доволен.
7
– Батшева, по-моему, тебе стоит сходить к Котелю, – сказала Теила.
Теила, толстая женщина неопределенного возраста, работала в Офере воспитательницей поселкового детского сада. Дети ее обожали и слушались беспрекословно, возможно, потому что Теила заведомо претендовала лишь на очень узкую специализацию, а именно на четырехлеток, решительно отказываясь работать с малышами других возрастов. Зато уж четырехлетних она знала досконально; ее отработанные годами методики, аккуратно вписанные в толстые конторские книги, включали точно отмеренное количество песенок, игр и занятий, так что дети не скучали ни единой минутки.
Мики уговорил ее время от времени брать к себе Арика, когда нам приходилось уезжать и не хотелось лишний раз напрягать мою тетю Мали. У самой Теилы, добропорядочной супруги ученого раввина, было ни много ни мало – пятнадцать своих птенцов, большинство из которых уже вылетели из родительского гнезда в самостоятельную жизнь.
Когда они вместе с семьями собираются в Офере на пасхальный седер, приходится ставить несколько столов: один для больших и три для малых. Наверно, этим пестрым разнообразием возрастов собственных детей и внуков Теила в какой-то мере компенсирует свое загадочное пристрастие к детсадовским четырехлеткам.
– Почему, Теила?
Она мельком посмотрела на меня и снова отвела взгляд.
– Сходи, сходи. Котель помогает. И Ариэля тоже возьми, пусть скажет там молитву «Шма, Исраэль». Он ее знает, мы в садике разучивали…
Теила – единственная, кто называет малыша его полным именем. Не Арик, а Ариэль. Мое настоящее имя она тоже угадала с первого раза, и с тех пор я для нее только Батшева, а никакая не Бетти.
Я пожала плечами. Неужели мое смятение так хорошо видно со стороны? За все время знакомства мы вряд ли перекинулись с ней двумя сотнями слов. «Шалом, Теила». – «Шалом», Батшева». «Мы с Мики уезжаем на неделю…» – «Конечно, Батшева, я возьму Ариэля из школы, пусть побудет у меня в садике». «Спасибо, Теила». – «Не за что. Передавай привет Михаэлю». Не Мики – Михаэлю. И все, точка. Как из такого скупого общения может произрасти столь точное понимание душевного неустройства молодой женщины Бетти Шварц, бывшей Батшевы Царфати?
Я и в самом деле не знала, куда себя девать. Исполнение обещания, данного нами Тайгеру Рику, можно было зачесть и как возвращение долгов, и как надгробную плиту на могилу моего погибшего партнера… вернее, моего погибшего мужа. Я где-то слышала, что надгробные плиты призваны своей тяжестью помешать умершим восстать из гроба и вернуться к живым. Что, конечно, чушь несусветная. Я ничуть не возражала бы против возвращения Мики – пусть даже и в виде призрака. Мне очень не хватало его, очень. Так что вряд ли назначение надгробий связано с боязнью мертвецов – уж в моем-то случае точно. Думаю, тот, кто изобрел надгробные плиты, хотел придавить не мертвеца, а свое собственное горе, свою скорбящую память. Вот, мол, тяжеленный камень – положили, прижали, припечатали, и теперь уже не будет ни желания, ни соблазна, ни возможности горевать снова и снова.
