Он скорчил гримасу, слушая многословный ответ собеседника и многозначительно косясь в мою сторону. Какие бы цели ни преследовал зомби в этом разговоре, он явно рассчитывал еще и произвести впечатление на меня – в качестве попутной цели. Как на охоте со скидкой: два зайца по цене одного.
– Нет, Муса, так не пойдет. Я же говорил: мы хотим видеть бумаги с печатями. Подписи. Копии паспортов и удостоверений.
Невидимый Муса снова загудел как шмель.
– Ладно, – недовольно проговорил Нисангеймер. – Приезжай.
Он отложил мобилу и повернулся ко мне.
– Ну вот, Батшева, твой первый боевой опыт. Этот Муса – хренов арабон из Аль-Кудса. Оккупанты зовут этот город Иерусалимом, но ты привыкай к правильному имени. Муса – враг. Он торгует земельными участками, и главное для него – выгода. А какие сделки выгодней всего? Ну, подумай…
– Нелегальные, – после паузы отвечала я.
– Умница! – восхитился зомби. – Именно так. Оккупанты готовы платить вдвое-втрое дороже за землю, принадлежащую коренным палестинцам. На этом зарабатывают и хозяева, и посредники – все, кроме борцов за свободу. Борцы за свободу теряют еще один клочок территории. Клочок за клочком, клочок за клочком – ползучая оккупация. Соображаешь?
Я кивнула.
– Опять умница! – еще раз похвалил меня Нисо. – По этой причине власти Рамаллы запрещают палестинцам продавать оккупантам землю. И не просто запрещают, а под страхом смертной казни. Но страх страхом, а жадность перевешивает. Возьми, к примеру, какого-нибудь тупого деревенского арабона. У него три четверти семьи уже свалили кто куда. Кто в Штаты, кто в Бразилию, кто в Аргентину. Тех денег, которые предлагают оккупанты за его несчастный гектар оливок, ему хватит на огромное ранчо в Техасе, или на дом в Нью-Джерси, или на десятки квадратных километров в Патагонии. Оккупанты говорят дураку-арабону: «Никто ничего не узнает, милый Мухаммад. Когда мы подадим в земельную контору бумаги на новое владение, ты будешь уже далеко с миллионами долларов на счету. Только продай – подпись тут, подпись там, и дело в шляпе…» Тут-то я и выхожу на сцену.
– С гитарой и микрофоном?
Зомби рассмеялся.
– Насчет микрофона ты не ошиблась, но вместо гитары – скрытая камера. Дело в том, что арабон сидит в своей деревне, а оккупанты – в своем поселении. Первый жаден до денег, вторые – до земли. Они и рады бы найти друг друга, только вот как? Эти миры не пересекаются. Они если и видят друг друга, то через оптический прицел. Что это значит?
– Нужен посредник, – догадалась я.
– Именно! – воскликнул он. – И не один, а два. Кто-то с арабской стороны, кто-то с оккупантской. Дело тонкое, сама понимаешь. Надо знать юридические тонкости, нужно уметь вникнуть в документы, часть которых – сто пятидесятилетней давности, еще с турецких времен. Нужны спецы, причем спецы подпольные, работающие под прикрытием, тайно, без рекламы, без вывески на дверях офиса. Муса, с которым я только что говорил, – такой человек. Занял свободную нишу, сукин сын… Новенький в нашем деле, осторожничает. Имя, скорее всего, вымышленное. Говорит, что из Восточного Аль-Кудса, но не исключено, что тоже врет. Наша задача сейчас – прощупать его хорошенько, понять, оценить, записать.
Нисангеймер открыл ящичек сбоку от сиденья.
– На, возьми… – он протянул мне шапку-бейсболку. – В шапке видеокамера и микрофон. Смотри: включаешь здесь длинным нажатием, выключаешь так же. Главное – смотри на объект, не верти головой. Справишься?
Я повертела в руках чудо-шапку, примерила, опробовала кнопку, кивнула – мол, справлюсь, без проблем. Нисо нажал на газ, джип вырулил на грунтовку и заковылял дальше на встречу с «новеньким» Мусой. Ами и Тами все так же безмолвно торчали на заднем сиденье. Их жирный босс чертыхался, объезжая выбоины, и обильно потел: как видно, с его потовыми железами не справлялся даже мощный автомобильный кондиционер. В салоне «Гранд-Чероки» воняло, как в парижском метро: тошнотворной смесью пота и одеколона.
– Хорошо, что ты женщина, – вдруг сказал Нисо. – Когда на встречу с человеком приходят два мужика, это выглядит угрожающе. Лучше всего общаться один на один, но тогда трудно записывать, потому что приходится одновременно и разговаривать, и фиксировать камеру на объекте. А это неестественно: люди, когда беседуют, редко смотрят друг на друга в упор… Я имею в виду – постоянно. Обычно всегда вертишь головой, поглядываешь по сторонам… то потупишься, то призовешь в свидетели всемилостивейшего Аллаха. И так далее. Хорошей съемки не получается, а нам нужна хорошая.
Я хмыкнула:
– А когда глазеет женщина, это, стало быть, нормально?
Нисангеймер ухмыльнулся.
– Хочешь – верь, не хочешь – не верь, но проверено практикой. Психология, Батшева, я на этом собаку съел… Арабоны женщину за человека не держат. Когда выходит еще один мужчина, это угроза, это воин, это еще две руки с оружием. А когда выходит женщина, это секретарша, любовница, жена, дочь. Ты уж извини – отсталое средневековое сознание. Мне нужна рядом женщина, но женщина-воин. Не истеричка, не мямля. Я ведь до тебя пробовал нескольких. Не получалось. Ну, ты их видела в баре: чуть что – нюни распускают, а вида крови и вовсе не выносят… – он скорчил плаксивую рожу и стал канючить: «За что ты его так… он же человек… он же представитель угнетенного народа…» Тьфу, дуры! Ты, кстати, как к арабам относишься?
– Плохо, – немного помолчав, ответила я. – Я знаю в основном яффских. Для Батшевы Царфати это враги. Замочили моего благоверного, а потом на меня же и свалили. Ты уж прости за откровенность. Знаю, что ты за них…
– Ничего подобного! – горячо возразил Нисангеймер и заерзал на сиденье, обдав меня облаком вони. – По мне так пусть хоть завтра исчезнут к чертовой матери. Я не за арабов, Батшева! Я против оккупации! Я за свободу! Понимаешь? Анархисты – армия мировой революции, против тюрем, границ, стен и заборов. К несчастью, не все это понимают правильно. Знала бы ты, как мне надоели очкастые истерички из «Союза»… Арабы то, арабы сё… Гроша ломаного не стоят – ни в деле, ни в постели. Тьфу!
Он снова брызнул слюной, покосился на мою грудь и облизнул мокрые губы-подушки. Как видно, на меня вождь анархистов и в самом деле строил далеко идущие планы – как в деле, так и в постели.
– Этот посредник… – проговорила я, вертя в руках бейсболку. – Ты сказал, что он новенький. Значит, был кто-то до него?
Нисангеймер приосанился.
– Был да сплыл… Тут уже папа Нисо позаботился, чтобы сукин сын получил по заслугам.
Предыдущего посредника звали Абу-Халиль – «папа Нисо» произносил его имя с тем же удовольствием, с каким, наверно, людоед продевает веревку сквозь отрезанные уши только что съеденного врага, чтобы завялить на солнце и потом употребить с пивом. От своего приятеля в министерстве обороны Нисангеймер узнал, что одна из богатых арабских семей, проживающая на территории автономии в районе Шхема, мало-помалу переселяется в Аргентину, распродавая при этом свои земельные владения. Их главным представителем в этой эпопее был некий Абу-Халиль, израильский араб, подрядчик и торговец недвижимостью из города Ум-эль-Фахм. Нисо познакомился с ним, представился адвокатом с большими связями в кругах поселенцев и намекнул на возможность хорошо заработать: евреи предлагали за те же участки в пять-шесть раз больше, чем арабы.
