Навстречу нам едет всадник. Это гонец-фракиец с важными бумагами. Его непокрытая голова светлым пятном выделяется на фоне сырой зелени. Я слышу щебет птиц. Воробьи. Гонец обменивается со мной приветствиями, склоняет голову.
— Легат, — говорит он с резким акцентом.
Впереди звучит команда. Колонна останавливается, легионеры падают прямо на дорогу. Отдых. К нам подходит Тит Волтумий.
— Центурион, — кивает гонец.
Узнаем новости. Гонец послан из лагеря пропретора Вара, был проездом в Ализоне. Фракиец подтверждает слухи о галльских дезертирах — они разграбили пару деревень в окрестностях города, убили торговца стеклом из Капуи, ехавшего домой. Римские власти выслали отряд для их поисков и поимки, но пока галлы ускользают от погони.
— Спасибо, — говорю я. — Счастливой дороги. Да помогут тебе боги.
Мы трогаемся.
Мы все дальше.
Примерно через час дорогу перебегает заяц. Легионеры свистят ему вслед. Серый нагло петляет у нас на глазах, пока не скрывается в роще недалеко от дороги. Ветви деревьев увешаны ленточками и амулетами. Один из легионеров (кажется, его зовут Марций) порывается было пойти туда, но Тит Волтумий резко приказывает ему вернуться в строй. Я выпрыгиваю из повозки, иду рядом с мулами, качающими головами. От долгой дороги ноги занемели и двигаются с трудом.
Останавливаюсь. Центурион идет ко мне, пропуская легионеров мимо себя.
— Это священная роща германцев, — поясняет он. — Лучший способ покончить с жизнью — со всеми нашими жизнями — это подойти к этим деревьям.
Я киваю. Мы некоторое время стоим, разглядывая рощу. Она почти ничем не отличается от леса, что тянулся вдоль дороги прежде. Разве что здесь другие деревья — в основном бук и ясень, сосен почти нет. На ветках деревьев — кривых, старых, с корой толстой и сморщенной, как кожа титанов, — качаются от ветра колокольчики (динь, динь) и десятки цветных лент и амулетов.
— Кому она посвящена? — говорю я.
Повозка уже грохочет дальше по дороге, замыкающие караван два легионера — караул — проходят мимо нас. Через некоторое время один из них оглядывается. Мы с Волтумием остаемся одни. Центурион невозмутим. Солнечный свет лежит на траве и листьях, легкий ветерок пробегает по их верхушкам, как волна. Шелест крон напоминает голос, шепчущий что-то — свою германскую тайну, может быть. Где-то высоко над нами летают птицы.
Тит Волтумий говорит:
— Тивазу, думаю.
— Кому? — О таком боге я не слышал.
Некоторое время он размышляет.
— Местному Юпитеру, наверное, легат. Не знаю, как объяснить лучше. Я солдат, а не жрец. Тиваз — у него молнии.
Я киваю. Логика — это прекрасно. Любой бог, у которого есть молнии, считается Юпитером.
— Что ты думаешь о моем брате? — спрашиваю внезапно.
Долгая пауза. В гудении насекомых слышится некоторое умиротворяющее раздражение.
— Легат? — Тит смотрит на меня.
— Центурион, — говорю я. — Не делайте вид, что не понимаете, о чем я. Мой брат мертв. Я хочу знать, кто это сделал, — и я узнаю. Клянусь Юпитером и духами предков!
— Легат. — Тит Волтумий кивает. Лицо спокойное и непроницаемое. В уголках глаз — морщинки.
— Сколько ты служишь в Семнадцатом, Тит?
— Шесть лет.
— То есть…
— Да, — говорит он. — Я перевелся в Семнадцатый еще до вашего брата.
Стрекот кузнечиков. Луций, Луций. Ладонь, накрывающая… смотри, поймал, Гай! Смотри.
Я хочу спросить, кто виноват в смерти Луция и брал ли он у варваров проклятые приношения, но вместо этого говорю:
— Какой он был командир?
Вдалеке грохочет повозка, и идут походным шагом легионеры. Здесь с нами остается тишина. Голубое небо над головами высокое и прозрачное, как эмаль на коринфской мозаике.
— Хороший, — говорит Тит Волтумий. — Даже очень хороший. Один из лучших командиров на моей памяти. А я повидал всяких уро… простите, легат. Можем мы пойти? Не хочу оставлять ребят без присмотра.
— Он дарил воинам подарки?
Брови Волтумия изгибаются.
— Нет, легат. Никогда такого не слышал. Он не подкупал воинов, если вы об этом. Но он был… настоящим командиром. С таким идти в бой страшно и весело.
Я киваю. Это о моем брате. Луций, рожденный для великой судьбы. Думаю, примерно таким человеком был Цезарь, победитель Галлии, триумфатор, сокрушивший Республику, — командир, за которым хочется идти хоть в Преисподнюю.
— Простите, легат. Могу я говорить прямо?
Я едва сдерживаю улыбку. Теперь понятно, почему Тита Волтумия, третьего по рангу среди центурионов Семнадцатого, отправили меня встречать — во главе всего лишь горстки солдат. Обычный конвой. Такую задачу обычно поручают командиру последней центурии последней когорты — самому младшему в легионе…
Тит — прямой и честный. Думаю, начальство его не слишком любит.
— Да, центурион. Я даже настаиваю на этом.
Тит Волтумий смотрит на меня в упор. Глаза его от солнца кажутся ярко-золотыми.
— Вы уверены, что справитесь?
Прекрасно. Вот и прозвучало то, о чем я боялся спросить сам себя. Молодец, Тит Волтумий. Если мне суждено стать настоящим легатом, ты будешь моим лучшим центурионом.
— Я надеюсь, Тит. По крайней мере, я сделаю все возможное.
— Вашего брата уважали, легат. В походах он спал на голой земле, как простой «мул». Когда становилось трудно и ребята падали духом, он отказывался от коня и шел вместе с нами на марше. У нашего легиона всегда хватало припасов. Он всегда был прост и в то же время всегда был выше и знал больше любого из нас. Он был настоящий командир.
Тит Волтумий замолкает. Ну же, договаривай, центурион!
— Вам будет… трудно. Особенно потому что вы — его брат.
Спасибо за откровенность, Тит. Кажется, я начинаю понимать, во что ввязался…
— Это все, центурион? — Ветер шевелит волосы у меня на виске и лбу.
— Да, легат. Нет, легат. Еще одно: я сожалею о смерти вашего брата. Если бы у меня был такой брат, я ни за что не хотел бы его потерять.
На мгновение земля уходит у меня из-под ног. Возвращается. Я снова стою на обочине военной дороги, передо мной — священная роща варваров, а рядом — центурион, который говорит только правду. И тут я вспоминаю о словах Августа: «… Брал взятки у варваров…» Проклятье. Мало мне одного Квинта — оболтуса, которого принцепс личным приказом выслал из Рима!
— А если бы твой брат оказался вором или продажным человеком? — говорю я. — Убийцей или того хуже — изменником?
Тит Волтумий думает, вертикальная морщина прорезает лоб. Долго думает. Потом говорит:
