В общем, будет кровь.
Народ шумит и выражает свое одобрение.
Затем то же самое повторяет другой глашатай — но уже на германском. Резкие хрипящие и стучащие согласные, количество слогов зашкаливает, глухих звуков столько, что речь его скорее падает вниз, чем куда-то летит. Германская речь оседает в проемах между домами, как мучная пыль.
Когда я прохожу мимо птицегадателя, тот что-то начинает говорить, обращаясь ко мне, — я киваю и быстрее иду дальше. Еще и тебя не хватало. Две рыжие курицы, дергая головами так, что те вот-вот оторвутся, квохчут и переступают ногами. Зависеть от предсказаний глупых птиц — спасибо, кажется, есть и другие способы выглядеть глупым. Сам Гай Юлий Цезарь (великий Цезарь!) был противником гадателей любого толка: зависеть от цвета печени или кудахтанья курицы там, где в первую очередь требуется отточенный и ясный разум, быстрота мышления и решений, — ну уж нет. И я прекрасно понимаю Цезаря.
Я мельком поднимаю взгляд и вижу — небо серое, но более-менее ровное, похоже, дождя пока не будет. Моя сенаторская тога привлекает внимание нищих и попрошаек. Местные попрошайки не слишком отличаются от римских — разве что говорят с глухим и рыкающим акцентом.
— Подходите, подходите! Маг и кудесник с востока, великий Острофаум! Он покажет вам чудеса и секретные…
Фокусник. Вокруг зазывалы и небольшого шатра собирается толпа, в основном германцы огромного роста. Я слышу смех и выкрики. Я с интересом рассматриваю их, гигантов для нас, римлян. В отличие от галлов, уже привыкших к Римскому миру, местные выглядят… дикими. В Риме запрещено движение повозок, кроме тех, в которых передвигаются избранные люди — преторы и старшие должностные лица сената. Остальные граждане, вне зависимости от возраста, ходят пешком или передвигаются в паланкине. В Германии все по-другому. Здесь, в провинции, верхом по городу ездят все подряд — от солдата вспомогательной алы до последнего варвара. Я еле уворачиваюсь из-под копыт очередного всадника.
— Вы увидите небывалое! Невозможное! Чудесное! — кричит зазывала.
Толпа поддерживает его криками, она готовится увидеть все эти «чудеса из Парфии и Египта» — как будто все эти названия ей, толпе, что-то говорят.
Из-за высоких спин варваров я не вижу толком, кто выступает. Над толпой возвышается лишь остроконечный колпак — вроде колпака вольноотпущенника, только украшенный чем-то блестящим. Тусклый свет местного солнца отражается в нем, тусклые — в тон — зайчики бегут вокруг.
Фокусник что-то делает — я не вижу что, но толпа взрывается гулом. Я стою. Рабы за моей спиной, я слышу сопение одного из них. Оглядываясь, я вдруг натыкаюсь на чей-то пристальный взгляд. Моргаю. Возвращаюсь туда, где только что…
Взгляд недобрый и холодно-резкий, как острие меча. Голубые глаза. Варвар.
Я снова поворачиваю голову, высматриваю в толпе того, кому принадлежал взгляд… не вижу! Нет, вижу! Высокий даже для германца варвар — с желтыми волосами, как говорят в Риме, — вдруг поворачивается и начинает пробираться в сторону, словно это не он смотрел.
Я иду туда быстрым шагом. Просто любопытство? Может быть. Не часто в Ализоне увидишь сенатора Рима, но, сдается мне, это было не простое любопытство. Один из рабов несет мои вещи. У другого, Приапа, в корзине мой меч, а кинжал я спрятал в складках своей тоги.
Может быть, это один из тех варваров, что напали на мою повозку вчера? Я иду. Долговязый варвар уходит от меня, расталкивая прохожих — они разлетаются, как фишки при игре в мяч. Кто ты, варвар? Я едва не натыкаюсь на замешкавшегося торговца — кажется, из Греции. Твою мать… с дороги! Я резко сворачиваю и обхожу торговца — греческая шапочка над багровой бородатой физиономией едва не слетает, когда я случайно задеваю грека плечом. Проклятье! До чего неудобна тога в такие моменты. Все-таки это одежда для мира, а не для войны.
Иду. Рабы за мной не поспевают, я слышу возмущенный возглас торговца, но не оборачиваюсь.
Неужели нападение было неслучайным?!
Высокий германец все дальше. Сердце мое разгоняется, словно несущийся по мавританской пустыне скакун. Дурацкая лошадь! Все окрашивается кровавым отсветом, точно вокруг вода, в которую капает кровь из обрезанного ножом пальца.
На германце простая одежда из некрашеного холста, рубаха с длинными рукавами, он подпоясан ремнем с бляшками, они отсвечивают на солнце. Штаны — конечно, штаны, все варвары их носят — гораздо удобней сейчас, чем моя тога. Германец двигается как воин или подготовленный атлет. Несмотря на мои усилия, он все дальше.
Врешь, не уйдешь. Я почти бегу, нащупывая кинжал под тогой. Белая пола, перекинутая через левую руку, треплется на ходу.
— А сейчас! — кричит зазывала фокусника. — Вы увидите небывалый, невозможный трюк, которому мой господин научился, будучи в Африке!!!
Вижу справа патруль из двух легионеров с оптионом, без доспехов, только в туниках с боевыми поясами. Ко мне, показываю жестом. Быстро!
Они замирают, переглядываются. Оптион видит мою тогу и резко кивает. Они бегут ко мне. Еще бы. Нечасто им в Германии попадается целый римский сенатор…
— Господин, — кивает оптион. Он немолодой, почти ветеран, скорее всего италик, с редкими седыми прядями в короткой легионерской прическе. — Что случилось?
— Видите того германца? — Я показываю в сторону, куда убежал светловолосый. Он быстро удаляется, сейчас он свернет с площади куда-нибудь в переулок — и поминай как звали. Он мне нужен. — Догнать и схватить — живым! Возможно, это мятежник. Выполняйте.
— Но… — Оптион замолкает и поворачивается к солдатам.
Те уже без всякой команды срываются с места, бегут, на ходу доставая мечи из ножен. Оптион кивает мне и спешит следом. Калиги гулко хлопают по камням рыночной площади.
Я иду за ними быстрым шагом. Проклятый германец — я вижу пучок светлых лоснящихся волос, у него они связаны на затылке. Интересная штука. Такой прически я у варваров, что напали на нас вчера, не заметил. Может быть, я ошибаюсь?
Но тогда почему он удирает? Легионеры бегут, сбивают на ходу какого-то горожанина, тот кричит возмущенно. Опрокидывают корзину. Германец оглядывается на мгновение. Мне кажется, что голубой режущий взгляд задевает меня, касается лица. В Риме это считается дурным воспитанием и угрозой — такой прямой взгляд. К тому же — не самый добрый. Я почти отшатываюсь, но продолжаю идти. Если бы не мое сенаторское достоинство, я бы побежал. Я и так почти бегу. Мир вокруг качается и дергается.
Легионеры бегут. Один из них налетает на какого-то германца, падает. Варвар свирепо кричит на легионера, хватается за кинжал. Его приятели — несколько верзил с длинными волосами, двое рыжие, — хватают варвара за руки. Что-то говорят ему. Лицо германца бешеное. Проклятье, не вызвал ли я волнений в городе? Это было бы ни к чему. Легионер вскакивает и кричит:
— Пошел в задницу, варварская рожа!
Меч его вылетает из ножен… блеск металла.
