— Что? — говорю я. Ох, оставьте меня в покое. — Кто пришел?
— Какие-то трибуны. Военные. Они спрашивают вас. Мол, легат Семнадцатого — это вы?
До меня не сразу доходит. Потом я сажусь и хватаюсь за виски. О боги. Только не сейчас, пожалуйста.
Офицеры моего легиона решили нанести мне визит вежливости. Прекрасно. Где бы еще взять здоровую голову для них?
— Они точно ко мне?
— Точно.
Безжалостный старик! Мог бы и соврать, что ли.
Я тяжело вздыхаю. Ощущение — чтоб я умер.
— Скажи им, что я сейчас буду.
— Уже сказал, — и выходит.
Железное кольцо — знак сенатора — впилось в палец так, словно это оковы узника.
Я встаю. Тусклый свет из окна — спасибо, что хоть природа щадит меня сегодня, — лежит на кровати, на смятом цветном покрывале. Вся комната слегка покачивается. Чертово вино! Не надо было мне столько пить.
Я поднимаюсь. Тарквиний — моя ворчливая Немезида — подает мне тунику. Где ты был вчера, старик? Когда меня еще можно было остановить?
Болит даже изнутри черепа. Там оставили следы копыт десятки парфянских катафрактов, закованных в железо с головы до ног. Не считая того, что они проехались по мне туда и обратно.
Старик возвращается и ставит передо мной на пол ночной горшок. То что нужно. До латерны я бы сейчас не дошел. Закончив, я с трудом возвращаюсь к кровати, сажусь, прикрываю глаза. Сейчас бы еще поспать — до самого вечера. Нет, они притащились с самого утра… Вот и командуй после этого легионом!
— Умываться, — говорю я хрипло. Голос звучит как из деревянной бочки. Старой и разбитой. Никакой мелодичности.
Плещу в лицо воду и позволяю ей стечь. Прохлада. Тарквиний протягивает зубную палочку с расщепленным концом и круглую коробочку с мелом. Превозмогая тошноту, чищу зубы, тщательно полощу, сплевываю. На языке — привкус мела.
Тарквиний подает мне полотенце. Что-то я вчера хотел… Мысль ускользает. Зачем-то мне был нужен этот злобный капризный старый раб. Зачем? Неважно.
Девушка, думаю я. Там, в маленьком саду. Синий — цвет смерти.
— Мою тогу.
Попробуем выглядеть хотя бы чуть лучше брата. Это не так трудно. Он уже мертвый.
— Что-нибудь еще, господин? — спрашивает Тарквиний. Интересно, кто додумался назвать этого ворчуна именем последнего царя Рима?
— Да, еще. Дай воды.
Я откашливаюсь. Выдыхаю. Ощущение — словно я опять в мавританской пустыне, скакал без воды и отдыха весь день.
— Господин? — Тарквиний смотрит без тени участия. Серебряный кувшин наклоняется над чашей.
— Много воды.
* * *
Когда через некоторое время я выхожу из комнаты, я уже более-менее похож на сенатора Рима и командующего легионом. Тело слегка чужое, словно я надел его не глядя. Выхватил из груды тел и слегка промахнулся с размером.
Утро. В атриуме слышна деловая суета и пение птиц.
Через мою левую руку переброшен конец тоги. Пурпурная широкая полоса режет глаза.
Я иду. Не то чтобы быстро, но — с вынужденным достоинством — передвигаю ноги. Словно я проехал верхом пару суток и теперь хожу слегка… устало.
Трибуны Семнадцатого. О чем я буду говорить с этими людьми? Вот что мне интересно. Поскорей бы все это кончилось.
Я слышу голоса. Сильный утренний запах цветов и жимолости тянется от сада. Я выхожу в галерею перистиля, слева тянется внутренний сад — не тот маленький, что вчера ночью, — а большой. Но голоса похожи. Два женских голоса. Один постарше, другой…
Увидев двух женщин, я останавливаюсь. Запах беды. «Как твое имя?» Она не ответила.
Высокая. Одна из женщин в намотанной на голову темной накидке стоит спиной ко мне, другая… Я поднимаю голову выше, лицо окатывает жаром. Она смотрит на меня. Та, вчерашняя девушка. Длинные светлые волосы заплетены в толстую косу. Взгляд исподлобья. Лет пятнадцать-шестнадцать. Невеста. Темные глаза. Нет, светло-серые, но кажутся темными, потому что…
…запах беды. Она пахнет бедой.
Высокая грудь под платьем. Платье на римский манер, песочного цвета, квадратный ворот с вышивкой.
Высокие скулы. Варварка.
Ее губы. Я хочу поцеловать их с такой силой, что мне приходится остановиться.
Она смотрит на меня, я — на нее. Она молчит.
Ethos — взгляд человека в момент перед тем, как произойдет неизбежное. Взгляд, в который сбита вся его история.
Женщина в темном, что стоит спиной ко мне, вдруг резко поворачивается. Это пожилая рабыня с крючковатым носом и жестким взглядом. Она видит меня, рот ее сжимается в нить, издерганную морщинами. Наседка. Или Цербер. Что-то такое. И я ей не нравлюсь.
Я поднимаю голову. Германка больше не смотрит на меня. Через мгновение она снова обжигает меня взглядом, но тут же опускает глаза.
Зато рабыня сверлит меня черными очами — насквозь. Наверное, она назначена, чтобы блюсти заложниц. Понимаю. А то какой-нибудь придурок — вроде меня — возьмет и испортит все отношения Рима с германскими вождями.
Я делаю движение, как оратор, — рабыня не мигает.
На мгновение я злюсь. Сейчас я бы остался и назло Церберу заговорил с германкой, узнал бы, как ее зовут.
Я слегка кланяюсь и иду дальше. Заставляю себя идти. Ровнее шаг, Гай, ровнее. Сейчас ты встретишься с трибунами своего легиона — будь же спокоен и сдержан.
А на обратном пути…
Я с усилием тяну носом воздух. Да, будем надеяться, что она окажется здесь.
Она пахнет бедой, думаю я, вступая в атриум. Моргаю с непривычки. В атриуме легкий полумрак — из-за тусклого германского солнца. При моем приближении голоса смолкают. Офицеры оборачиваются ко мне. Один, два… пять, шесть, семь. Все трибуны здесь?
Для всех офицеров легиона их маловато.
— Легат, — приветствует меня один из них воинским салютом. Кулаком в плечо и вправо. Невысокий, черные волосы, лет тридцати пяти. Италик явно. Он в кожаном панцире, украшенном фигурами вставших на дыбы коней.
Остальные тоже в кожаных панцирях — парадных, браслеты на руках блестят — воинские награды. Офицеры вразнобой приветствуют меня. Все, кроме одного — почти мальчика, трибуна-латиклавия, — старые опытные офицеры, отслужившие не один год.
В воздухе повисает некоторая неловкость. И я понимаю почему. Видимо, пока я шел, беседа велась обо мне. Или, возможно, о моем брате. Об Августе, который назначает легатами всяких… мой брат — понятно, он опытный командир, прошедший не одну войну. Но я?
Кто я вообще такой? В воздухе словно завис так и не заданный никем вопрос.
Гражданский. «Тога».
