— Ты убит, Ягненочек, — констатирует центурион. — Легат только что зарезал тебя, как свинью.
У меня стучит сердце — громко, на весь лагерь. Бух, бух, бух. Что-то я разволновался.
— Это был храбрый Ягненок, — говорю я. — Его глаза горят, как у Волчонка. Молодец, парень.
Центурион говорит:
— Легат только что дал тебе имя, зелень. Что нужно сказать?
Тирон наконец соображает.
— Цэн, спасибо, цэн!
— Теперь ты не Ягненочек, — улыбается центурион. — С этого момента я буду звать тебя Волчонком. Нравится тебе новое имя?
— Цэн, да, цэн!
— Не слышу!
Волчонок орет:
— Цэн, да, цэн.
— Свободен.
Я взвешиваю в ладони деревянную палку, называемую мечом. Смотри ты, еще не все забыл. Только соперник нужен поинтересней.
— Теперь вы, центурион. Попробуем?
— С удовольствием, легат. — Он берет меч Волчонка и становится напротив.
В этот раз все будет намного сложнее. Центурион тяжелее меня. К тому же гораздо опытнее.
— Начали!
Палки стучат. Когда центурион заезжает мне по ребрам слева, я охаю. Но тут же выпрямляюсь и снова иду в бой. Тук, бам, тук. Ох, говорю я, получив палкой по руке. Боль такая, что на глаза наворачиваются слезы… Я моргаю.
Бей. Теперь очередь центуриона стонать от боли. Тук-тук, бам!
Проклятье! Теперь я опять на земле. Падаю, но все равно поднимаюсь. И опять поднимаюсь. Нельзя терять лицо. Я — легат. Центурион останавливается, опускает меч.
— Легат?
— Еще раз! — приказываю я.
Иду в атаку. Тук-тук-тук. Палки стучат друг о друга. Я снова пропускаю удар. Да что ж такое. Центурион останавливается. Я опять нападаю. Пот льет градом, я весь мокрый. Тук-тук, тук-тук. Центурион словно угорь, его не достанешь. Ну конечно, он же инструктор по фехтованию.
Наконец мне все-таки удается его достать. Центурион охает, роняет палку. Я делаю шаг — бей! Но, прежде чем я успеваю добить его, он изворачивается, хватает палку и впечатывает ее мне под колено. От вспышки боли темнеет в глазах.
Падаю. Центурион помогает мне подняться.
— Еще? — спрашивает он.
— Все, — говорю я. — Сдаюсь. Вы круче меня, центурион.
Он кивает. Мы оба мокрые, красные, избитые и — довольные. Я тяжело дышу и оглядываюсь. Да сюда половина легиона собралась. Всем интересно посмотреть, как новый легат получает удары палкой. Когда мы останавливаемся и пожимаем руки, зрители разражаются аплодисментами. Браво! Браво!
— Где вы научились драться, легат? — спрашивает центурион. На щеке у него синяк от моей палки.
Я пожимаю плечами, охаю. Все тело болит. Вот что значит — как следует подраться.
— В доме моего отца обучались гладиаторы. Ну и я тоже.
Центурион кивает. Зрители кричат. Так что там Август говорил про мой боевой опыт? Смешно.
* * *
На следующий день смотрим другую группу тиронов.
После пробежки новобранцы разбирают мечи. Эти тироны уже прошли начальный курс с деревянными мечами, так что теперь очередь настоящего железа. Стоимость оружия, кстати, из их жалованья уже вычли. На всякий случай.
— Когда бьешь, надо помогать себе криком, — говорит центурион. — Резче, злее. Эй, зелень, покажи, как это делается! Где твой боевой оскал?
Тирон показывает.
— Это, что, боевой оскал?! Это детская улыбка! Еще раз!
Они делают еще раз. Наконец, когда тироны мокрые насквозь, наставник дает им передышку. Но своеобразную. Я удивленно поднимаю брови.
— Молитву меча! — приказывает центурион. — Начали!
— Это мой меч. Таких мечей много, но этот меч — мой, — заводят молитву новобранцы. Хором. — Я буду убивать им своих врагов. Я буду хорошо о нем заботиться, чтобы убивать много врагов. Мой меч и я — всегда вместе. Мой меч…
— Интересная штука, — говорю я Метеллию. — Никогда не слышал о такой молитве.
Трибун кивает.
— Да, я тоже — пока меня не прислали сюда. Мне говорили, это особая традиция Семнадцатого Морского, больше такой молитвы ни в одном легионе нет. Какой-то центурион придумал ее. Это было очень давно.
Тироны продолжают хором:
— …мне дороже, чем все женщины в мире. Я буду убивать им своих врагов.
Они говорят, я слушаю. Смешная штука эта молитва.
— Мой меч — это я.
* * *
— Что еще вы хотели бы увидеть, легат? — спрашивает Метеллий ближе к вечеру.
Я оглядываю учебное поле. Так, что я еще не видел?
— Атаку центурии.
Метеллий улыбается.
— …Шагом — на меня! — командует центурион. — Строем, без дротиков, молча.
Центурия наступает. Синие щиты, перечеркнутые желтыми молниями Юпитера, единой стеной идут на нас — молча, как и приказано.
— Раз, раз, раз, — командует оптион, затем и он замолкает. Потому что команды уже не нужны…
Ноги «мулов» все делают сами.
Слитно стучат калиги. Раз! Раз! Раз! Мы идем по Африке. Мы идем по Греции. Мы идем по…
У меня пробегает по спине озноб, охватывает затылок. Атака легиона — это страшно.
Они идут. Это уже становится невыносимым. Они — волна, которая сомнет все и вся.
Бум, бум, бум.
Семнадцатый Морской наступает — как наступал на полях сражений гражданской войны. Как наступал под командой Друза и Тиберия, покоряющих Германию.
Под ногами «мулов» дрожит земля. Кто может выстоять против легиона?
Ответ: никто.
— Приготовиться! — командует центурион. — Шагом — вперед! Строем! Без дротиков! Молча!
Центурия сдвигается и идет. Строем, без дротиков, молча. Ноги ныряют в песок, клинки мечей тускло блестят, капли дождя оседают на них. Руки сжимают рукояти гладиев.
Больше нет ни политики, нет интриг, нет ничего. Только мы и они. Момент красоты. Ethos Аристотеля. История, спрессованная в краткий миг перед тем, как все рухнет необратимо и сокрушительно.
Это миг такой звенящей красоты, что у меня перехватывает дыхание. Голова кружится. Я на миг замираю, словно пораженный молнией — озноб по хребту. Шагом вперед! Строем, без дротиков, молча.
Я поворачиваю голову и вижу — во взглядах «мулов» единое выражение, слепленное, пронизывающее строй насквозь. Холодный синеватый блеск Средиземного моря. Нашего моря. Оливы и акации. Запах нагретой земли. Волны, разбивающиеся о зубчатые скалы…
