Положила глаз. Хм-м. Глаз… Глаз?
Я хлопаю в ладоши. Раб откидывает занавесь. Сонный, ленивый.
— Господин? — Он склоняет голову, ждет приказаний. Или спит на ходу — толком не разберешь.
— Передай преторианцам, что мы отправляемся в Ализон через час. Пусть будут готовы.
— Слушаюсь, господин.
Раб исчезает. Когда занавесь за ним перестает колыхаться, я выуживаю из ворота амулет, кладу на ладонь. Серебристая фигурка, обмотанная цветным шнурком, чтобы можно было носить на шее, отражает свет — куда там бронзовому зеркалу.
Она сделана очень искусным мастером. Птичка Воробей. А у германца по имени Стир — Бык из такого же металла. Я против воли вспоминаю, как германец выдергивал гладиатору конечности — легко, почти не напрягаясь. Р-раз! И готово. Капли крови, летящие над ареной, — почти черные… м-да.
Разные глаза и чудовищная сила — какой из этого вывод? А, Гай? Правильно. Я для интереса пробую поднять зеркало одной рукой. О боги. Потом двумя. Тяжеленное. Пальцы скользят по полированной поверхности. Мне удается приподнять зеркало на ладонь от пола.
Нет, моя сила с фигуркой не связана, похоже.
Трудно оставаться равнодушным к богам, когда так хочется поверить. Кто из обитателей Олимпа благословил меня? А сначала — Луция? А потом, видимо, — германца Стира?
Забавно быть любимцем богов. Особенно если эти боги — подземные. У греков Воробей — птица Плутона. Душеводитель. Я смотрю на фигурку. О Плутон! Я принесу тебе в жертву черного ягненка… Знать бы еще — зачем?
— Господин, — занавесь поднимается, там ленивый раб. — Они сказали, что лошади сейчас будут готовы.
Я киваю. Хорошо. Пора ехать.
* * *
Я натягиваю повод, лошадь идет шагом. Преторианцы Квинтилия Вара следуют за мной вереницей, зевают, негромко переговариваются. Деревья шумят. Зелень вокруг — северная, особый оттенок зеленого, очень светлый — на грани с желтым.
Туман уже улегся. Воздух прозрачный. Поворачиваю голову и вижу, как мимо, покачиваясь, проплывает огромное дерево — древнее, вылепленное из местной толстой коры. Листья резные, видны до мельчайших деталей. Красиво.
Германия. Я что, начинаю привыкать?
Через несколько часов мы оказываемся у города. Ализон изначально строился как зимний лагерь легионов, так что он в точности повторяет лагерь Семнадцатого — те же рвы, окружающие город по периметру, те же стены и сторожевые башенки, те же улицы и расположение главных зданий. Только все немного крупнее — Ализон рассчитан на три-четыре легиона разом.
На въезде в город я замечаю у входа в казарму знакомую фигуру. Очень знакомую. Человек стоит, задумавшись, облокотив руки на перила. Я приказываю преторианцам подождать, сам подъезжаю к казарме. Он смотрит на меня снизу, подняв брови. Удивлен?
— Легат? — в голосе легкое замешательство.
— Доброе утро, центурион.
У Тита Волтумия покрасневшие опухшие глаза. Он что, вообще не ложился?
— Вам надо больше спать, старший центурион, — говорю я.
— Да, легат. Вы правы, легат. Конечно, легат.
Старший центурион выпрямляется, смотрит на меня с прищуром. Насмешливый. Непрост центурион, ох, непрост… Но, кажется, я хотел узнать мнение человека, которому можно доверять?
— Центурион… какого цвета у меня глаза? — смотрю на него сверху вниз.
Волтумий щурится, моргает.
— Э… что вы имеете в виду, легат?
— Не волнуйтесь, центурион, я не собираюсь за вами ухаживать. Я не по этой части. Мне нужно знать… в общем, отвечайте на вопрос.
Он смотрит озадаченно.
— Карие, кажется, — говорит он неуверенно. — С серым, нет?
— А если внимательнее?
Центурион задирает голову, смотрит мне в лицо. Глаза его расширяются. Понял, похоже.
— Как это? — говорит Тит Волтумий. — То есть они… ну, разноцветные, как у вашего…
— Как у моего брата, — заканчиваю я фразу. — Что я и хотел узнать. Спасибо, Тит. Да! И еще, центурион…
Тит поднимает голову.
— Легат?
— Вы понимаете германский?
Центурион окончательно сбит с толку. Лицо его странное.
— Немного. То есть я вполне могу объясниться с местными, но понять германца из дальнего племени мне будет сложновато… Но, — добавляет он, видимо, чтобы совсем меня не разочаровать, — если понадобится, я могу допросить пленного. И, клянусь задницей Волчицы, он заговорит на латыни.
— На латыни?
— На чистейшей, легат.
Я поднимаю брови, смотрю на центуриона. Человек-загадка. Какие еще бездны откроются мне в нем?
Конечно, варвар заговорит. Уж в этом я ни капли не сомневаюсь.
Обычно допросом пленных занимаются спекулаторы — особые люди принцепса, «мулы» их не слишком любят. Разведка, дознаватели и шпионы. И пыточных дел мастера, если надо. Но любой солдат должен уметь выведать у пленного, где находятся спрятанные ценности.
Рассказывают: когда у одного «мула» украли ночью сумку с деньгами, он так расстроился, что в следующей атаке первым вошел в неприятельскую крепость. Получил крепостной венок и денежную награду. Когда полководец, впечатленный его подвигом, предложил герою так же войти в следующую крепость, то храбрец в ответ похлопал по туго набитой сумке с золотом. «Зачем, когда мошна полна?» — спросил он по легенде. Полководцу осталось только развести руками.
Храбрость и алчность — две основные добродетели римского солдата.
— Понятно, — говорю я, чтобы что-то сказать. — Хорошо, Тит. Не уезжайте пока из города. Я вас найду.
Центурион кивает.
Все будет хорошо, думаю я, поворачиваю коня. Даже если не будет.
* * *
На улицах блестят лужи. На пороге храма Марса — раскрашенные охрой колонны, каменные ступени — сидит воробей. Пока я проезжаю мимо, он смотрит на меня крошечным черным глазом. Чвирк! — и улетает.
Мол, Плутон не спит, Гай. Смешно.
Дворец Вара.
Я отдаю коня рабу, лохматому молчаливому фракийцу. Киваю преторианцам, спасибо, и вхожу в дом Квинтилия Вара. По привычке читаю на полу вестибула надпись, выложенную черной мозаикой: «Пещера собаки». Рядом мозаичное изображение черного пса, больше похожего на Цербера родом из Преисподней. Язык его — длинный, как змея, — торчит из оскаленной пасти. Морда зверская.
Что-то вроде «добро пожаловать».
Гул голосов. Прохожу в атриум. Здесь сегодня много народу. Несколько германцев громко спорят между собой — шумные, волосатые варвары. Некоторые в шкурах. От них пахнет зверьем. По другую сторону, стараясь не замечать гемов, беседуют несколько римлян и италийцев. Это торговцы и местные чиновники. Они все — клиенты Вара.
