Распорядитель продолжает:
— К вышеназванному германцу Хирему была применена пытка, полученные показания будут вам сейчас оглашены.
Присутствующие оживляются. Национальное римское развлечение — суд — началось. Даже театр и выступления мимов нас так не увлекают. Потому что театр с его песнями, хором, трагическими случайностями и длинными монологами — это одно, мимы с их простонародными ужимками и непристойными шутками — другое, а суд — это все вместе. К тому же здесь, как в цирке, можно делать ставки и болеть за своего кандидата.
Я замечаю в зале еще несколько лиц — я видел этих граждан на играх в свою честь. Теперь вижу на суде. Тоже, видимо, в мою честь.
«А он тут откуда взялся?» — думаю я. Гортензий Мамурра, легат Девятнадцатого, — с лицом таким, словно ему пришлось съесть ложку пшеничной каши и он теперь не знает, что с этим делать. Все-таки еда простонародья тяжела для аристократического желудка.
Пока я разглядываю людей, распорядитель зачитывает показания германца под пыткой. Там все ясно — виновен. Забрался в дом, хотел украсть, тут раб, убил, бежал. Погнались преторианцы, напал, ранил. Хоть сейчас вешай. Правда, тогда мы лишимся еще одной забавной вещи…
— Допросим обвиняемого! — говорит Ликий Пизон. Вот эта «забавная» вещь.
Судья сидит, пухлая рука лежит тоге. Сверкание колец ослепляет. Я отсюда вижу — одно из них с белым камнем. Камень выглядит как мутный белый глаз вареной рыбины. Этот глаз смотрит с холеной руки судьи — на всех присутствующих.
— И начнем, достопочтенные квириты, время не ждет.
Он стоит, выпрямившись. Высокий, хотя ему и приходится сутулиться из-за колодок. Легионеры рядом с ним кажутся коротышками.
Я смотрю в небритое лицо варвара и хочу его ненавидеть. Я должен его ненавидеть.
— Как твое имя? — спрашивает Ликий Пизон.
Германец что-то отвечает. Потом еще что-то отвечает.
— Что? Я не понимаю. — Судья раздраженно оглядывается. Переводчика нет. И, как назло, в зале нет ни одного германца.
Я наклоняюсь к центуриону, сидящему на ряд впереди меня.
— Тит, переведите, пожалуйста.
Старший центурион прислушивается. Морщится.
— Что-то не так, Тит?
Центурион виновато разводит руками.
— Он откуда-то из других мест. Не отсюда. Половину слов я вообще не понимаю. Да и говорит гем слишком быстро… Простите, легат.
То, что германец не знает латыни, понятно. Но то, что переводчика в зале нет, тоже наводит на определенные мысли. Видимо, рассчитано было, что хватит показаний под пыткой.
Новость вносит смятение в ряды поборников римского правосудия. В зале слышны смешки, хохот. Суд стремительно превращается в фарс.
— И как нам его понять? — спрашивает Ликий Пизон. Брови его изгибаются — жалобно.
— Как-как, — повышаю я голос. Гул стихает. Головы присутствующих поворачиваются ко мне. Я говорю: — Надо решить это так, как делают в Риме.
Ликий Пизон откашливается.
— Кхм. Что вы имеете в виду, легат?
Некоторые чиновники смотрят на меня, словно я прямым ходом из Рима, из покоев Августа, сам глас божественного принцепса… Мне становится смешно. Да уж, привкуса комедии в этой драме все больше.
— Очень просто, — говорю я. Обвожу зал взглядом. — Позовите иудея.
— К-какого иудея? — Ликий Пизон запинается от волнения.
Я пожимаю плечами.
— Любого, какой найдется в этой дыре. Хотя я сильно удивлюсь, если в какой-нибудь дыре не найдется своего любителя «субботы». Старший центурион, прошу вас, распорядитесь.
Тит Волтумий резко кивает. Встает и спускается к выходу. Уходит, клацая железом калиг по мраморным полам. Бух, клац… Клац, бух…
Калиги стучат по мрамору. Ликий Пизон, префект Цейоний и остальные в атриуме провожают центуриона взглядами. Я усмехаюсь невольно: ну вот такой он! Что поделаешь.
* * *
Не проходит и получаса, как центурион возвращается. И не один.
Ну, что я говорил? Иудей найден.
Ему лет сорок. Он высокий и тощий, с горбатым носом и черными маслянистыми глазами. На нем обычная одежда купцов из Иудеи — полувосточная-полугреческая. Вдобавок обычная для иудеев круглая шапочка. Черные глаза сверкают живо и слегка лукаво.
— Игемон? — Он кланяется.
— Как твое имя? — спрашивает Ликий Пизон.
— Левий Ицхак, я учитель грамматики и торговец стеклом, игемон.
Что еще за «игемон»?
— Почему ты называешь меня этим странным словом? — поднимает брови судья. — Что оно означает?
— Прости, господин. Оно означает — тот, кто выше, повелитель всего. Здесь повелители римляне.
— В Иудее — тоже, — замечает Ликий Пизон. — Обращайся ко мне «господин». Единственный повелитель всего здесь, — судья показывает пухлой рукой наверх, в небеса, — Божественный Август!
Все делают вид, что принимают это высказывание за чистую монету.
— Простите, господин. — Иудей снова кланяется.
— Переведи ему вот это. — Ликий Пизон кивает, и распорядитель передает иудею свиток с записью допроса. — И спроси, что он может сказать в свое оправдание.
Иудей переводит. Свет факелов падает на изуродованное лицо узника. Мы ждем реакции варвара.
И — дожидаемся. Я дергаю щекой. «Всего лишь раб».
Германец кричит. Черно-лиловое лицо и так не слишком красиво, а сейчас еще и перекошено от ярости. Зубы, что забыли выбить преторианцы, обнажаются в оскале. Летит слюна.
Германец кричит, ревет и пытается вырваться из кандалов. Легионеры вдвоем едва могут удержать его на месте. «Зверюга», — говорит кто-то почти с восхищением.
Все это время иудей молчит и слушает. Мы ждем. Тит Волтумий, старший центурион, морщится — я вижу сверху, он сидит в самом низу теперь. Видимо, кое-что центурион из речи варвара все-таки понял.
Наконец, варвара затыкают. Действительно. А стало слишком скучно…
— Что он сказал? — спрашивает Ликий Пизон. — Почему ты молчишь?
— Он… хм-м… не выбирает выражений, господин, — говорит иудей Левий Ицхак. — Простите.
Иудей склоняется низко — я вижу, как качаются черные завитки волос около его лица. Взгляд покорный. Мол, простите, я стараюсь.
Ликий Пизон поднимает пухлую руку, украшенную перстнями.
— Не бойся и переведи точно.
— Слушаюсь, господин, — говорит иудей.
Мы готовимся получить удовольствие.
— Римляне, вы жирные уродливые собаки, — негромко говорит иудей. По залу прокатывается общий вздох. Потом раздаются смешки. Хорошее представление, все довольны. — Вы лгуны, воры и дураки. Вы все неправильно написали. Я ничего этого не делал и не говорил. Я не убивал какого-то вшивого раба, про которого вы говорите. Я ничего не украл. Это ложь. Вы нанесли мне смертельное оскорбление…
