Узнать я сумел только Фойлу, и то лишь потому, что она узнала меня, бродившего среди раненых и умирающих, первой, и окликнула:
– Севериан!
Я подошел к ней и принялся расспрашивать ее о случившемся, но Фойла ослабла настолько, что рассказать почти ничего не смогла. Удар был нанесен неожиданно, лазарет разнесло, будто молнией, и запомнились ей только крики, на которые долгое время никто не отзывался, да появление мало что смысливших в лекарском деле солдат, оттащивших выживших в тыл. Я, как сумел, поцеловал ее на прощание и пообещал непременно вернуться и повидать ее – хотя, наверное, оба мы понимали, что этого обещания мне не исполнить.
– Помнишь, как мы по очереди сказки рассказывали? – спросила она. – Я о них много думала…
Я ответил, что нисколько в этом не сомневаюсь.
– То есть пока нас несли сюда. Мелитон, и Гальвард, и остальные, наверное, погибли. А если так, память о наших историях сохранишь один только ты, Севериан.
Я ответил, что помнить о них буду всю жизнь.
– Хотелось бы мне, чтоб ты порой пересказывал их другим. Зимними днями или по вечерам, когда больше нечего делать. Сами сказки ты помнишь?
– «Моя родная земля – земля далеких горизонтов и необъятного неба, земля пышных трав, вольных ветров и частого, бешеного стука копыт…»
– Да, так и есть, – подтвердила Фила, и тут ее, кажется, сморил сон.
Второе обещание я сдержал, вначале записав все четыре истории на чистых страницах книги в коричневом переплете, а после изложив здесь – слово в слово, какими сам слышал их в те долгие погожие дни.
XIX. Гуасахт
Два следующих дня прошли в бесцельных скитаниях. Не стану рассказывать о них в подробностях, так как тут и рассказать-то особо нечего. Наверное, я мог бы завербоваться в любое из целой полудюжины подразделений на выбор, однако впрягаться в солдатскую лямку совсем не хотел. Привлекательнее всего казалось возвращение в Последний Приют, но гордость не позволяла положиться на милосердие мастера Аска, если, конечно, мастер Аск обнаружится на прежнем месте. Еще я не раз думал, что с радостью вернулся бы к должности ликтора Тракса, однако, располагая такой возможностью, скорее всего, побрезговал бы ею воспользоваться. Спал я под деревьями, будто зверь лесной, ел что придется, и то не досыта.
На третий день мне посчастливилось углядеть в траве заржавленный фальшион, очевидно, оброненный кем-то в одном из прошлогодних сражений. Вынув фляжку с маслом и обломок точильного камня (то и другое я вместе с рукоятью «Терминус Эст» сохранил при себе после того, как забросил обломки клинка в воду), я целую стражу с радостью отчищал и точил находку, а покончив с этим, двинулся дальше и вскоре набрел на дорогу.
На охранный лист Маннеи рассчитывать явно больше не стоило, а посему шел я уже не столь беспечно, как по пути от мастера Аска, избегая ненужных встреч. Однако возвращенный Когтем к жизни мертвый солдат, ныне звавшийся Милесом (хотя я-то быстро заметил в нем множество черт Ионы), уже наверняка подыскал себе новое подразделение. Если так и если его еще не отправили в бой, искать его следовало на дорогах либо поблизости от дорог, а мне очень хотелось поговорить с ним – ведь он, подобно Доркас, тоже провел какое-то время в землях мертвых. Конечно, Доркас обитала там куда дольше, но я надеялся, сумев расспросить его поскорее, пока время не стерло воспоминаний, узнать нечто новое, а с помощью узнанного если не вернуть ее, то хотя бы примириться с ее утратой.
Отчего? Оттого, что сейчас я любил ее куда крепче, чем в то время, когда мы шли по бездорожью в Тракс. Тогда, в пути, все мои мысли занимала Текла, и я постоянно тянулся к ней, живущей во мне. Ныне – хотя бы уже потому, что я давным-давно успел с нею свыкнуться, – близость наша казалась теснее любых объятий, интимнее любого совокупления: подобно мужскому семени, проникающему в лоно женщины, дабы (если будет на то воля Апейрона) произвести на свет новое человеческое существо, Текла, войдя в уста мои, моею волей слилась с человеком по имени Севериан, породив иного, нового человека, меня, по-прежнему зовущегося Северианом, но вполне сознающего свою, если можно так выразиться, двойственность.
Удалось бы мне добиться от Милеса-Ионы желаемого, нет ли – не знаю, судить не могу, поскольку так и не нашел его, хотя продолжаю искать по сей день. Ближе к вечеру поиски привели меня в бескрайние заросли изломанных, расщепленных деревьев, а под ноги время от времени начали попадаться трупы в различных стадиях разложения. Несколько я, подобно телу Милеса-Ионы, обшарил в надежде разжиться чем-либо полезным, однако тут меня опередили более расторопные мародеры, не говоря уж об маленьких острозубых фенеках, являвшихся на поле боя по ночам за своей долей добычи – человеческой плотью.
Спустя еще какое-то время, изрядно утративший силы, я остановился у дымящегося остова пустой обозной повозки. Здесь же, в дорожной пыли, по обе стороны от лежавшего ничком погонщика, покоилась пара упряжных мулов, очевидно, убитых не так уж давно, и я рассудил, что не совершу большого греха, если, срезав с их туш побольше мяса, унесу его в какое-нибудь укромное место, где смогу развести костерок. Однако, стоило мне вонзить острие фальшиона в филейную часть одного из мулов, издали донесся частый цокот копыт, и я, решив, что копыта принадлежат дестрие конного нарочного, отошел к обочине, чтоб пропустить его.
Но нет, всадником оказался невысокий, коренастый, энергичный на вид человек верхом на рослом, плохо ухоженном скакуне. Увидев меня, он натянул поводья, но, судя по выражению его лица, готовиться к бою или к бегству не стоило. (В противном случае мой выбор пал бы на бой: от дестрие среди пней да поваленных стволов толку мало, и, несмотря на хауберг и обшитый бронзовыми кольцами шлем из яловой кожи, я, пожалуй, совладал бы с незнакомцем без особого труда.)
– Кто ты таков? – крикнул он, а услышав ответ, добавил: – Севериан из Несса, стало быть, а? Цивилизованный, стало быть, человек, а если и дикий, так разве что наполовину… но, вижу, с кормежкой у тебя нынче не очень.
– Напротив, – не желая показаться ослабшим, возразил я, – в последнее время я привык к много худшему.
– Однако добавка не помешала бы – не асцианская же кровь у тебя на клинке. Ты кто, скьявони? Из иррегулярных?
– Да, регулярной мою жизнь сейчас определенно не назовешь.
– То есть к определенной части ты не приписан?
С неожиданной ловкостью спешившись, незнакомец бросил наземь поводья и твердым, уверенным шагом подошел ко мне. Был он слегка кривоног, а его голову словно бы вылепили из глины и сплюснули, смяли перед тем, как обжечь, так что лоб и подбородок, сделавшись ниже обычного, раздались в ширину, глаза превратились в щелки, рот – в жабью пасть. Несмотря на все это, их обладатель сразу пришелся мне по душе живостью нрава и тем, что даже не пробовал спрятать под маской напускной благообразности жуликоватость натуры.
– Нет, – отвечал я, – не приписан. Ни к кому, ни к чему, кроме собственных воспоминаний.
