Внезапно Гуасахт улыбнулся:
– Ладно. В конце концов, один раз мы у этих самых асциан добычу уже отбили.
Подозвав асцианского офицера, он сообщил новоявленному союзнику, что наши контарии возглавят атаку верхом, а его солдаты могут идти за стальной повозкой пешими. Асцианин ответил согласием, но после того, как его солдаты разобрали отнятое оружие, настоял на том, чтоб разместить полдюжины человек на крыше повозки, а сам вместе с остальными вызвался пойти на прорыв в первых рядах. На это Гуасахт согласился с явной неохотой, показавшейся мне сущим притворством. Затем мы посадили верхом на каждого из дестрие в новой упряжке по вооруженному бойцу, и я заметил, как Гуасахт что-то негромко втолковывает их корнету.
Я обещал асцианину прорывать заслон дезертиров в северном направлении, однако земля в той стороне для стальной повозки оказалась неподходящей, и в конце концов северное направление с общего согласия заменили северо-западным. Асцианская пехота, паля на бегу, со всех ног устремилась вперед. Следом за асцианами двинулась повозка. Толпу оборванцев, хлынувшую к ней с флангов, встретил плотный огонь наших контариев и фиолетовые разряды аркебуз асциан, засевших на крыше, а фузеи зверолюдей, устроившихся за решетками окон, каждым выстрелом укладывали наземь разом по полдюжины человек.
Основная часть нашей бакелы (а с нею и я) следовала за повозкой, прикрывая тылы – до тех пор, пока вражеская атака не захлебнулась. Дабы сберечь драгоценные боеприпасы, многие вдели контосы в седельные кольца, обнажили мечи и устремились вперед, добивать тех, кто уцелел под ударом возглавивших прорыв асциан.
Вскоре кольцо врагов было прорвано, и путь стал гораздо ровнее. Контарии, сидевшие верхом на дестрие, впряженных в повозку, немедля пришпорили скакунов, а залп Гуасахта, Эрблона и еще нескольких, державшихся прямо за ней, смел с ее крыши асциан, обернувшихся облаком алого пламени пополам с едким, вонючим дымом. Пешие асциане бросились врассыпную, развернулись навстречу нам и открыли огонь.
Участвовать в этом бою мне было вовсе не по душе. Я осадил дестрие, поотстал от прочих и посему – полагаю, прежде всех остальных, – увидел первую анпиэль, подобно ангелу из Мелитоновой сказки, несущуюся вниз, в нашу сторону, из-за окрашенной солнцем гряды облаков. На вид все они – обнаженные, стройные юные девушки – были просто прекрасны, однако ширине размаха их радужных крыльев мог позавидовать любой тераторнис, а в обеих руках каждой из анпиэлей грозно поблескивали пистолеты.
Вечером, после того как мы вернулись в лагерь и позаботились о раненых, я спросил Гуасахта, решился бы он проделать то же самое снова или нет.
Гуасахт на время задумался.
– Заранее знать о появлении этих крылатых девиц я, сам понимаешь, никак не мог. Конечно, если вдуматься, это вполне естественно – ведь золота там, в повозке, хватило бы на выплату жалованья половине армии, и власти без колебаний отправили на поиски отборные подразделения… но ты сам бы об этом загодя смог догадаться?
Я отрицательно покачал головой.
– Послушай, Севериан, не следовало мне так с тобой разговаривать. Ты сделал все что мог, и такого пройдохи, как ты, еще поискать. И вообще, кончилось все замечательно, верно? Ты сам видел, как дружелюбно их серафима держалась. Ведь она что увидела? Ловких парней, защищающих повозку с золотом от асциан. Мы, надо думать, еще благодарности удостоимся. А может, даже награды.
– Ты мог перебить и зверолюдей, и асциан, когда золото вынесли из повозки, – напомнил я. – Мог, но не стал, поскольку вместе с ними погиб бы и я. Так что благодарности ты вполне заслуживаешь. По крайней мере, моей.
Гуасахт с силой растер ладонями осунувшееся лицо.
– Что ж, я рад не меньше твоего. Уберегла судьба Восемнадцатую… еще стража – и наши наверняка вцепились бы друг другу в глотки из-за этого золота.
XXI. Расстановка сил
До большого сражения мы еще не раз ездили в патрули и не один день провели в безделье, а асциан чаще всего не видели вообще либо видели только мертвыми. Нам полагалось арестовывать дезертиров да гнать с вверенной территории бродячих торговцев и прочих проходимцев, кормящихся при армии, но если пойманные казались похожими на тех оборванцев, их убивали на месте – без церемоний, без каких-либо формальностей, рубили с седла, и дело с концом.
За это время молодая луна подросла, округлилась, словно парящее в небе зеленое яблоко. Опытные бойцы говорили, что самые жаркие битвы случаются как раз в полнолуние либо где-нибудь около, так как полная луна поражает людей безумием. По-моему, на самом деле причина сему состоит в том, что яркость лунного света позволяет полководцам приводить к месту боя подкрепления и среди ночи.
В день битвы резкий рев гресля поднял нас с одеял на рассвете. Проклиная туман, мы выстроились неровной двойной колонной, возглавленной Гуасахтом и Эрблоном с флагом в руках. Я полагал, что женщины, как и в те дни, когда нас отправляли патрулировать окрестности, останутся в лагере, однако добрая половина их, вооружившись контосами, присоединилась к нам. Те, у кого имелись шлемы, спрятали под них волосы, а многие облачились в довольно тесные, плоские корслеты, надежно скрывавшие груди. Недоумением по сему поводу я поделился с Месропом, вставшим в строй рядом.
– Это чтоб насчет платы недоразумений не возникало, – пояснил он. – Кто-нибудь остроглазый наверняка будет считать нас, а по уговору мужчины обычно требуются.
– Гуасахт говорил, денег сегодня заплатят гораздо больше, – напомнил я.
Месроп, звучно прочистив горло, сплюнул на землю. Белый сгусток слюны канул в туман, словно проглоченный самой Урд.
– Пока бой не кончится, никто нам ничего не заплатит. Расчет после дела, как всегда.
Гуасахт, издав громкий вопль, указал вперед, Эрблон взмахнул флагом, и колонна тронулась в путь. Земля под копытами дестрие загремела, будто сотня барабанов, набитых ватой.
– Это, надо думать, затем, чтоб не платить погибшим? – спросил я.
– Нет, семье погибшего платят втрое: за бой, за гибель кормильца и увольнительное пособие, как положено.
– А семье погибшей, наверное, тоже?
Месроп вновь сплюнул наземь.
Спустя какое-то время колонна остановилась в некоем месте, с виду ничем не отличавшемся от любого другого. Едва топот стих, я услышал какой-то гул, а может, ропот, доносящийся из-за окрестных холмов, разом со всех сторон. Части огромной армии, прежде рассредоточенной по множеству лагерей – из санитарных соображений, а еще, несомненно, с тем, чтобы лишить артиллерию врагов-асциан заманчиво крупных целей, – собирались воедино, словно прах вновь вызванных к жизни танцовщиков среди развалин каменного городища.
Разумеется, все это отнюдь не осталось незамеченным. Подобно стервятникам, преследовавшим нас по дороге к каменному городищу, высоко в небе, по-над россыпью потускневших, растворяющихся в ровном багряном свете утренней зари облаков, навстречу колонне устремились какие-то странные штуковины о пяти лучах, вращавшиеся на лету, словно колеса. Поначалу, в высшей точке, они выглядели попросту серыми, но, нырнув вниз, приблизившись, обрели оттенок, коему я не могу подобрать названия, однако отличающийся от бесцветного в той же мере, в какой золотой цвет отличается от желтого, а серебряный – от белого. Рассекаемый их лучами, воздух пронзительно, жалобно застонал.
