Снова отброшенные назад, черкаджи угодили под беспощадный огонь невидимой вражеской артиллерии. Пельтасты припали к земле, прикрывшись сверху щитами, а из лесу на северном склоне долины выдвинулись новые каре асцианской пехоты. Казалось, им не будет конца, как будто ряды врага пополняются по волшебству, сколько его ни бей.
Едва черкаджи устремились в третью атаку, это ощущение только усилилось. Один из снарядов поразил арсинойтерия, превратив и его, и прекрасную наездницу в кровавое месиво. Пехотинцы тоже принялись стрелять по девицам: одна из них рухнула с ног, а ее хаудах и полог над нею исчезли в облаке пламени. Каре пехотинцев неумолимо шагали вперед – по трупам в ярких одеждах, по тушам убитых дестрие.
Однако любой военный успех на каждом шагу может обернуться поражением. Выдвинувшись вперед, шахматная доска подставила нам фланг первого из наступавших каре, и мы, к совершеннейшему моему изумлению, получили приказ сесть в седла, выстроиться в шеренгу и мчаться наперехват, вначале рысью, затем кентером и, наконец, под дружный рев медных глоток греслей – галопом столь быстрым, что встречный ветер едва не срывал со щек кожу.
Если черкаджи считались легковооруженными, то мы были вооружены куда легче, но наш удар оказался колдовством гораздо более могущественным, чем песнопения союзных нам дикарей. Ураганный огонь наш прошелся по отдаленным рядам врага, словно коса по пшеничному полю. Слыша грохот копыт за спиной, я, дабы меня не опередили, подхлестнул пегого поводом, но тщетно: спустя какой-то миг мимо – огненно-рыжие волосы развеваются за спиной, в одной руке контос, в другой сабля, щеки белее пены на боках дестрие – промчалась Дария. Тут я и понял, что положило начало обычаям черкаджи, и еще быстрей погнал вперед пегого, чтоб уберечь ее от гибели, хотя Теклу мысль эта рассмешила до слез, затуманивших мой взгляд.
Бег дестрие не таков, как бег обычных зверей, – они скользят, стелются по-над землей, словно пущенные из лука стрелы. На миг огонь асцианской пехоты в полулиге от нас встал перед нами стеной, однако еще миг – и вот мы среди них, а ноги скакунов по колено в крови. Казавшееся монолитным, словно каменная плита, каре обернулось всего лишь толпой коротко стриженных солдат с огромными щитами в руках, нередко, стремясь поскорее покончить с нами, паливших в своих же товарищей.
Подобные схватки – занятие в лучшем случае глупое, но и в бою без кое-каких знаний не обойтись. Первая, главная премудрость боя гласит: численность сказывается далеко не сразу. Начало боя всегда есть противостояние индивидуума одному-двум противникам. Тут нам помогли одержать верх дестрие – не только благодаря росту и весу, но и потому, что обучены были кусаться и бить врага передними копытами, а удара столь сокрушительной силы ни одному человеку, кроме Бальдандерса, не нанести даже булавой.
Мой контус рассекла надвое струя пламени, но, бросив его, я продолжил разить врага, рубя фальшионом – налево, направо, налево, направо – и даже не замечая, что вражеский выстрел располосовал мне бедро.
Наверное, лишь зарубив около полудюжины асциан, я заметил, что на вид они все одинаковы – не то чтоб на одно лицо (подобно солдатам из некоторых частей нашей армии, которые вправду друг другу роднее братьев), но будто бы любые различия между ними случайны и незначительны. То же самое я наблюдал и среди пленных, когда мы отбили у асциан захваченную ими стальную повозку, однако тогда на меня это отчего-то особого впечатления не произвело – не произвело, но весьма впечатлило теперь, среди безумия битвы, показавшись неотъемлемой его частью. Обезумевшую толпу врагов составляли и мужчины, и женщины, отличавшиеся от мужчин только маленькими, но изрядно обвисшими книзу грудями да ростом на полголовы ниже, а больше решительно ничем. Куда ни взгляни, всюду одно и то же – огромные, сверкающие диким огнем глаза, едва ли не наголо остриженные головы, изнуренные голодом лица, разинутые в отчаянном крике рты да жуткий оскал неожиданно крупных, далеко выступающих вперед зубов.
Подобно черкаджи, мы с боем откатились назад, оставив каре изрядно потрепанным, но несокрушенным. Пока наши скакуны переводили дух, асциане сомкнули ряды, прикрывшись стеной сомкнутых, блестящих металлом щитов. Внезапно один из копейщиков рванулся вперед, покинул строй и, размахивая оружием, со всех ног побежал в нашу сторону. Поначалу я счел его выходку обычным бахвальством, а когда он приблизился (ибо обычный человек бежит много медленнее, чем дестрие), решил, что асцианин вознамерился сдаться. Наконец, подбежав к нашему строю почти вплотную, он выстрелил, но тут же пал, срезанный ответным выстрелом одного из контариев. В конвульсиях асцианин метнул вверх пылающее копье, и в моей памяти навеки запечатлелась дуга, описанная им на фоне темно-лазурного неба.
Тут ко мне рысью подъехал Гуасахт.
– Глянь-ка, здорово тебя зацепило. Еще атаку выдержать сможешь?
Чувствовавший себя крепким, как никогда в жизни, я так ему и ответил.
– И все-таки ногу лучше перевяжи.
Обожженная кожа растрескалась, из раны обильно сочилась кровь. Не получившая ни царапины, Дария помогла мне перевязать ногу.
Атаки, к которой я приготовился, так и не состоялось. Вскоре мы совершенно неожиданно (по крайней мере, для меня) получили приказ развернуться кругом и рысью направились на северо-восток, к просторной, покатой равнине, поросшей жесткими, полными шорохов травами.
Дикари куда-то исчезли, а их место на фланге, ставшем теперь для нас фронтом, заняли новые силы. Поначалу я принял их за кавалерию верхом на кентаврах – созданиях, изображения коих не раз попадались мне на страницах книги в коричневом переплете: над человеческими головами скакунов возвышались плечи и головы всадников, у тех и других имелось по паре рук. Однако, когда они придвинулись ближе, я разглядел, что все далеко не столь романтично. Вблизи кавалеристы оказались попросту очень маленькими людьми – по сути, карликами, восседавшими на плечах товарищей, людей, как на подбор, изрядно высокого роста.
Двигались мы почти параллельно, но мало-помалу сходились. Карлики не сводили с нас угрюмых пристальных взглядов, а люди рослые не смотрели на нас вообще. Наконец, когда расстояние, разделявшее наши колонны, сократилось до пары чейнов, мы остановились, развернулись к ним, и тут я, охваченный небывалым ужасом, осознал, что эти странные всадники на еще более странных скакунах – асциане. Маневр наш должен был помешать им ударить во фланг пельтастам и вполне удался, в том смысле, что теперь для атаки им требовалось, если сумеют, пробиться сквозь наши ряды… вот только насчитывалось их, на глазок, тысяч около пяти – куда больше, чем нам по силам сдержать.
Однако удара не последовало. Остановившись, мы выстроились плотной, стремя к стремени, шеренгой, а карлики, несмотря на всю их многочисленность, занервничали, качнулись из стороны в сторону, словно вначале решив обойти нас справа, а потом слева, а после вновь справа. Но с первого же взгляда было ясно, что мимо им не пройти, если только часть их сил не свяжет нас боем с фронта, мешая ударить остальным в спину.
Огня мы, словно надеясь оттянуть начало боя, не открывали и вскоре стали свидетелями повторения выходки одинокого копейщика, покинувшего каре, чтобы напасть на нас. Один из рослых внезапно ринулся вперед. В одной руке он держал тонкий прут вроде хлыста, в другой – меч из тех, что называются «шотель», с довольно длинным, обоюдоострым, кривым, словно серп, клинком. Приблизившись к нашему строю, рослый замедлил шаг, и я обнаружил, что его взгляд устремлен в никуда, что он, собственно говоря, слеп. Сидевший на его плечах карлик наложил стрелу на тетиву короткого лука с круто изогнутыми вперед плечами.
