Голос его оборвался на полуслове. Цепляясь за все, что ни подвернется под руку, я подполз к нему ближе, нащупал его ладонь, и он прошептал:
– Ножом… нож в дело пусти… Мы в асцианском тылу, но я призвал Водала тебе на помощь… и слышу стук копыт его дестрие.
Говорил он так тихо, что я едва разбирал слова, хотя мое ухо находилось в какой-то пяди от его губ. Прекрасно помнивший, как Водал ненавидит его, как стремится его уничтожить, я счел все это горячечным бредом.
– Постой. Передохни, – сказал я.
– Я его соглядатай… такова еще одна из моих… должностей. Он привлекает к себе изменников… а я узнаю, кто они таковы, что поделывают, о чем думают. Такова одна из его должностей. Теперь я сообщил ему, что Автарх здесь, в разбившемся флайере, и место указал точно. А прежде он… служил при мне… телохранителем…
Тут я тоже услышал донесшиеся снаружи шаги, поднял руку в поисках чего-либо пригодного, чтобы подать подошедшим какой-нибудь знак, нащупал меховую обивку скамьи и понял: флайер перевернулся вверх дном, накрыв нас, будто пару лягушек.
Резкий удар, скрежет рвущегося металла – и внутрь, сквозь на глазах ширящуюся брешь в корпусе, хлынул яркий, как солнечный луч, зеленый, словно листья ив, свет луны.
Автарх лежал прямо передо мной. Редкие светлые его волосы потемнели от запекшейся крови. Над ним – вернее, над брешью в обшивке – маячили темно-зеленые, почти черные силуэты нескольких человек. Лиц было не разглядеть, однако я сразу же понял, что эти блестящие глаза и суженные головы никак не могут принадлежать сподвижникам Водала, и принялся лихорадочно шарить вокруг в поисках пистолета Автарха. Меня немедля схватили за руки, потянули кверху, и, оказавшись снаружи, я, сам того не желая, вспомнил о мертвой женщине, на моих глазах поднятой из могилы среди укрытого туманом некрополя, так как рухнувший с неба флайер наполовину ушел в рыхлую землю. Асцианский снаряд вспорол его борт, сорвав большую часть обшивки. Из пробоины торчали наружу обрывки спутанных проводов, искореженный металл вокруг почернел от копоти.
Однако долго разглядывать все это мне не пришлось. Пленители принялись вертеть меня из стороны в сторону, поочередно, один за другим, ощупывая мое лицо. Плащ мой они тоже ощупали, да так дотошно, будто никогда в жизни не видели ткани. Огромные глаза, впалые щеки… одним словом, эти эвзоны почти ничем не отличались от пехотинцев, с которыми мы дрались накануне, и среди них также имелись женщины, однако не оказалось ни стариков, ни детей. Доспехи им заменяли серебристые рубахи и шапочки, а вооружены они были странной формы джезайлями со стволами такой длины, что дула их значительно возвышались над головами владельцев, даже если хозяин упирал приклад в землю.
– Похоже, сьер, твое сообщение перехватили, – сказал я извлеченному из флайера Автарху.
– И все-таки до адресата оно добралось.
Ослабший, указать рукой в небо он не сумел, но, проследив за направлением его взгляда, я вскоре увидел на фоне луны темные силуэты, спускавшиеся к земле.
Спускались они с такой быстротой, так прямо, словно скользили к нам по лунному лучу. Округлые, белые, увенчанные костяными митрами, их головы напоминали женские черепа, челюсти далеко выступали вперед и плавно сужались, образуя кривые клювы, оснащенные двумя рядами остроконечных зубов. Имелись у них и крылья – крылья столь огромной величины, что со стороны казалось, будто существа эти вовсе лишены тел. Размах этих крыльев от кончика до кончика достигал по крайней мере двадцати кубитов, и хотя на лету они не издавали ни малейшего шума, поднятый ими ветер я почувствовал издалека.
(Некогда, в воображении, я представлял себе подобные создания сметающими с лица Урд леса, обращающими города в руины… Уж не эти ли самые мысли помогли им отыскать нас в ту ночь?)
Асцианские эвзоны словно бы довольно долго не замечали их приближения. Затем двое-трое выстрелили разом, и росчерки выстрелов, сошедшись на одном из крылатых созданий, разнесли в клочья и его, и еще одно, и еще. На миг свет луны померк; нечто холодное, дряблое, угодив прямо в лицо, сбило меня с ног.
К тому времени, как в глазах моих вновь прояснилось, полдюжины асциан куда-то исчезли, а остальные палили в воздух, по целям, едва различимым на фоне темного неба. В ответ сверху на нас рухнуло нечто белесое, и я, решив, что, упав, оно взорвется, поспешил опустить пониже голову, но под ударом обшивка разбитого флайера всего-навсего зазвенела – звонко, чисто, точно кимвал. «Нечто белесое» оказалось телом – человеческим телом, обмякшим, безжизненным, подобно кукле, однако крови я на нем не заметил.
Один из эвзонов ткнул меня в спину дулом джезайля, подталкивая вперед. Еще двое, совсем как женщины-кошки – меня, подхватили, подняли на ноги Автарха. Тут я обнаружил, что совершенно утратил способность к ориентированию. Луна сияла по-прежнему ярко, но большая часть звезд скрылась за пеленой облаков. Тщетно искал я в небе крест и те три постоянно парящие над южными льдами звезды, что в силу никому не известных причин называются «Восемью». Некоторые эвзоны продолжали стрельбу, и вдруг среди нас взорвалось, рассыпалось снопом ослепительно-белых искр что-то вроде стрелы или дротика.
– Ага. Так-то лучше, – шепнул мне Автарх.
Я, протирая глаза, кое-как, ощупью, ковылявший вперед, едва сумел спросить, что его обнадеживает.
– Ты хорошо видишь? Нет? Вот и они тоже. Наши друзья наверху… наверное, Водал не знал… что взявшие нас в плен так хорошо вооружены. Теперь их стрельбы можно не опасаться, и как только вон то облако доползет до диска Луны…
Меня зазнобило, словно в ночную прохладу ворвался поток студеного горного ветра. Совсем недавно, оказавшись среди этих исхудавших солдат, я пришел в отчаяние, теперь же отдал бы все, только б наверняка остаться с ними.
Автарх (двое эвзонов, закинувших длинноствольные джезайли за спины, волокли его рядом, слева) бессильно обмяк, уронил набок голову, и я понял: он лишился сознания либо мертв. «Легион»… так назвала его одна из женщин-кошек, а чтобы связать это имя с услышанным от него в разбившемся флайере, отнюдь не требовалось выдающегося ума. Если во мне соединились Текла и Севериан, то в нем, несомненно, обреталось множество личностей. Всю сложность, всю многогранность его мышления я почувствовал еще при первом знакомстве, тем самым вечером, приведенный Рохом в Лазурный Дом (суть странного названия коего, кажется, начинал понимать), подобно тому, как всякий даже при плохом освещении чувствует многогранность мозаики из мириадов ничтожно малых частиц, составляющих в совокупности лучезарный лик и всевидящие очи Нового Солнца.
Да, он сказал, что мне суждено стать его преемником… но на сколь долгий срок? Как ни нелепо выглядело сие со стороны пленника, да еще раненого, ослабшего так, что единственная стража отдыха на жесткой траве кажется сущим раем, во мне взыграло неудержимое честолюбие. По словам Автарха, отведать его плоти и проглотить снадобье следовало, пока он еще жив, и из любви к нему я – если б хватило сил – вырвал бы из рук пленителей то, что принадлежит мне по праву, немедля, лишь бы как можно скорей завладеть всей сопряженной с этим роскошью, почетом и властью. В то время я был совокупностью Севериана и Теклы, и, вероятно, оборванный ученик палачей вожделел всего этого куда сильнее, чем юная экзультантка, на правах пленницы содержавшаяся при дворе. Теперь я понимал, что чувствовала злосчастная Кириака в садах архонта, но если б ей довелось пережить охватившие меня чувства, пожалуй, ее сердце не выдержало бы, разорвалось.
