Корпус корабля под водою был выкрашен белым, а над водой – черным, если не принимать в расчет уже упомянутых мною носовой фигуры и глаз, да еще лееров на шканцах, красный цвет коих символизировал разом и высоту положения капитана, и его кровавое прошлое. В действительности шканцы занимали не более одной шестой длины «Самру», однако именно там находились и штурвал, и нактоуз, и именно оттуда открывался наилучший обзор, уступавший разве что виду с вант. Там же располагалось и самое серьезное вооружение «Самру» – вертлюжная пушка немногим больше той, что носил на спине Мамиллиан, в любое время готовая хоть к отражению пиратского нападения, хоть к подавлению мятежа на борту. Чуть позади гакаборта, на двух изящных, изогнутых плавно, словно усы сверчка, железных штоках, красовалась пара кормовых фонарей – один бледно-розовый, другой изумрудно-зеленый, как лунный свет.
К концу следующего дня, стоя возле этих фонарей, вслушиваясь в бой барабана, негромкий плеск весел и напев гребцов, я увидел на берегу первые огоньки. То были медленно умирающие окраины города, жилища беднейших из самых злосчастных среди бедняков, но это значило лишь, что именно здесь, в столице, начинается жизнь, а царство смерти заканчивается. Здесь человеческие существа готовились отойти ко сну, а может статься, все еще делили меж собой трапезу, знаменовавшую завершение дня. За каждым из этих огней я видел тысячи проявлений добросердечия, слышал тысячи сказок, рассказанных у очага. В каком-то смысле я возвращался домой, и привел меня сюда тот же самый напев, что по весне провожал, гнал в дорогу:
Вдарь, братцы, вдарь!
Теченье против нас,
Вдарь, братцы, вдарь,
Однако ж Бог за нас!
Вдарь, братцы, вдарь!
И ветер против нас,
Вдарь, братцы, вдарь,
Однако ж Бог за нас!
Тут и не захочешь, а призадумаешься: кому-то сей ночью суждено отправиться в дальний путь?
Во всякой длинной истории, если рассказывать ее со всей откровенностью, отыщутся все элементы, все составляющие, присущие человеческой драме с тех давних пор, как первый, простейший из кораблей достиг брега Луны: не только благородные поступки да нежные чувства, но и гротеск, и внезапные смены возвышенного вульгарным, и прочее в том же роде. На сих страницах я неизменно старался изложить все как было, без прикрас, нимало не беспокоясь о том, что ты, мой читатель, сочтешь кое-что невероятным, а кое-что малоинтересным, и если война в горах являла собою изображение славных подвигов (совершенных скорее другими, чем мной), а плен у Водала и у асциан – картины ужаса и безысходности, а плавание на «Самру» – умиротворяющую интерлюдию, то сейчас наступает время комедии.
К той части города, где находится Цитадель – к южным, однако не самым южным кварталам Несса, – мы подошли под парусом, средь бела дня. Не сводивший пристального взгляда с озаренного солнцем восточного берега, я попросил капитана высадить меня на тех самых скользких ступенях, где столько раз купался в реке и дрался с окрестными мальчишками. В Цитадель я надеялся, пройдя через ворота некрополя, попасть сквозь брешь в межбашенной стене, невдалеке от Башни Матачинов, но ворота оказались закрытыми и запертыми на замок, и отряд добровольцев, дабы впустить меня, вовремя возле них, увы, не появился. Хочешь не хочешь, пришлось мне проделать неблизкий путь в обход некрополя, а после пройти еще с полдюжины чейнов вдоль крепостной стены, к барбакану.
Там меня, встреченного множеством стражников, отвели к их офицеру, и тот, когда я назвался бывшим палачом, разумеется, заподозрил во мне одного из оборванцев, то и дело (чаще всего – в преддверии зимы) являющихся проситься к нам в гильдию. Рассудив так, офицер (и вполне по заслугам, окажись он прав) велел меня высечь, и, дабы предотвратить порку, мне поневоле пришлось сломать двоим из его подчиненных большие пальцы, а после, удерживая его самого в захвате, именуемом «котенок с клубком», потребовать встречи с его начальником, с кастеляном.
Признаться, личность чиновника, распоряжавшегося всей Цитаделью, которого я за годы ученичества и видел-то всего раз-другой, внушала мне нешуточное почтение, но на поверку он оказался старым солдатом, среброволосым, таким же хромым, как и я. Остановившись рядом со мной, офицер принялся, запинаясь, перечислять мои прегрешения: я-де нанес ему оскорбление словом (неправда) и действием, изувечил двоих его подчиненных и так далее и тому подобное. Когда он умолк, кастелян перевел взгляд с меня на него, затем вновь оглядел меня, отослал офицера прочь и предложил мне сесть.
– Ты безоружен, – сказал он.
Голос его оказался хриплым, однако негромким, словно в свое время, выкрикивая команды, кастелян надорвал горло.
Я сознался, что так оно и есть.
– Однако в боях побывал, а еще успел повидать джунгли к северу от гор, где не было ни единой баталии с тех самых пор, как асциане перескли Уроборос и обошли нас с фланга.
– Все верно, – подтвердил я, – но как ты об этом узнал?
– Рана в бедре нанесена одним из их копий. Я таких повидал предостаточно и ни с какими другими не перепутаю. Мышцы рассечены лучом, отраженным костью. Ты в этот момент, полагаю, мог находиться на дереве, а гастат стрелял снизу, с земли, но скорее сидел ты не на суку, а в седле, и шел в бой против пехоты. Служил явно не в катафрактах, иначе так просто тебя не подловили бы. Стало быть, из демилансеров?
– Всего лишь из легких иррегулярных.
– Тогда позже непременно расскажешь обо всем в подробностях: ты, судя по говору, уроженец столицы, а в иррегулярные части обычно идут эклектики и прочий подобный сброд. Еще у тебя двойной шрам вон там, на ступне, – белый, ровный, отметины в полупяди одна от другой. Это укус нетопыря, а такие крупные нетопыри водятся только в настоящих джунглях, у самого пояса мира. Как тебя туда занесло?
– Наш флайер разбился, а я был взят в плен.
– И бежал?
Еще немного, и дело неизбежно дошло бы до рассказа об Агии, и о зеленом человеке, и о моем путешествии из джунглей к устью Гьёлля, а вот так, походя, предавать огласке материи столь высокие мне ничуть не хотелось. Вместо ответа я произнес слова власти, предназначенные для Цитадели и ее кастеляна.
Поскольку кастелян был хром, я, если б мог, позволил бы ему остаться в кресле, однако он немедля вскочил на ноги, отсалютовал, а после, пав на колени, поцеловал мою руку. Таким образом, он, сам того не зная, первым воздал мне должные почести, а сия заслуга предоставляет право на ежегодную личную аудиенцию – каковой он, впрочем, ни разу еще не испрашивал и, может статься, не испросит вообще.
Что до меня, оставаться в прежнем виде я больше не мог. Потребуй я этого, старика-кастеляна наверняка хватил бы удар, а о безопасности моей особы он волновался так, что сохранять инкогнито мне пришлось бы в сопровождении по крайней мере взвода алебардщиков, крадущихся следом. Вскоре меня облачили в лазуритовый жазеран, котурны и стефан, дополнив сие убранство посохом черного дерева и просторной дамассиновой накидкой, расшитой тусклым жемчугом. Неописуемо древние, все эти вещи отыскались в одной из кладовых, сохранившихся с тех времен, когда Цитадель служила резиденцией автархам.
