Рох, понимающе кивнув, обнажил меч, однако Дротт сказал:
– Вокруг нет ни души, Севериан. Ты стал куда умнее, мудрее нас, но, сдается мне, слишком привык к вещам, обычных людей пугающим до полусмерти.
Я спросил, что он имеет в виду.
– Ты понял, о чем толковал лодочник, я по лицу заметил. Понял и тоже слегка оробел или, по крайней мере, встревожился, но не перепугался, как он ночью, посреди реки, или как Рох, или вот Оуэн, или я сам, окажись мы в то время у берега да знай, что происходит. Мародеры, о которых ты помянул, нынче ночью были здесь – надо думать, таможенные суда высматривали, и теперь к воде даже близко не подойдут. Сегодня уж точно, а может, еще с неделю.
Эата коснулся моего локтя:
– А как ты думаешь, с этой девчонкой, с Макселендой, ничего не случится? Она же при лодке осталась.
– Сейчас она в куда меньшей опасности, чем ты рядом с нею, – ответил я.
Конечно, Эата не понял, о чем я, но для меня-то все было ясно. Да, Макселенда – не Текла, и повторить мою его история не могла никак, но я-то видел за ее мальчишечьим лицом со смешинками в карих глазах коловращение коридоров Времени. Любовь для палачей – долгий труд, а палачом, причиняющим боль по природе своей, желая того или нет, Эата, как всякий, по рукам и ногам связанный презрением к богатству, без которого человек не вполне человек, станет наверняка, даже если я распущу гильдию. Думая обо всем этом, я всем сердцем жалел его, а еще сильнее жалел Макселенду, девчонку, с раннего детства сроднившуюся с рекой.
Оставив Роха и Дротта с Эатой на страже, в некотором отдалении, мы с Оуэном двинулись к тому самому дому. Стоило нам подойти к двери, изнутри донеслись негромкие, мягкие шаги Доркас.
– Кто ты таков, мы не скажем, а кем можешь стать, нам неизвестно, – заговорил я, – однако мы – твой Автарх, а посему вот тебе наш приказ.
Слов власти над ним я не знал, но обнаружил, что их и не требуется: подобно кастеляну, Оуэн тут же пал на колени.
– Палачей мы привели с собой, дабы ты понял, к чему приведет ослушание. Однако ослушания мы не желаем и теперь, познакомившись с тобой, полагаем, что надобности в них не возникнет. Там, в доме, женщина. Сейчас ты войдешь внутрь, расскажешь ей о себе все то же, что рассказал нам, а после останешься с ней и будешь служить ей опорой, пусть даже она попытается отослать тебя прочь.
– Я постараюсь, Автарх, – отвечал Оуэн.
– Когда сможешь, непременно убеди ее покинуть эти кварталы смерти. А до тех пор… прими от нас вот это и держи при себе. – С этими словами я вручил ему найденный в шкафу пистолет. – Цена ему – целый воз хризосов, однако, пока ты здесь, он будет куда полезнее любых богатств. После того как вы с этой женщиной переберетесь в места поспокойнее, мы его, если захочешь, выкупим.
Показав Оуэну, как управляться с пистолетом, я оставил его у порога и двинулся прочь.
Итак, я снова остался один. Полагаю, многие из тех, кто прочтет сию весьма краткую повесть о необычайно бурно проведенном лете, скажут, что к одиночеству мне не привыкать. В конце концов, Иона, единственный мой настоящий друг, считал себя самого всего-навсего машиной, а Доркас, которую я люблю до сих пор, на свой собственный взгляд, была лишь неким подобием призрака.
Однако мне так вовсе не кажется. Остаться ли в одиночестве или нет, каждый из нас выбирает, принимая решение, кого взять себе в спутники и товарищи, а кого отвергнуть. Таким образом, пустынник в уединенной горной пещере отнюдь не остается один: всюду вокруг него – пищухи и птицы, посвященные, чьи слова живут в его «лесных книгах», не говоря уж о гонцах самого Предвечного, ветрах. Тем временем некто другой, живущий среди миллионов людей, вполне может быть одиноким, поскольку со всех сторон окружен только врагами да жертвами.
Агия, которую я вполне мог полюбить, предпочла стать Водалом в женском обличье, противницей всего, что наиболее полно раскрывается в людях. Я же, тот, кто мог полюбить Агию, тот, кто горячо (хотя, возможно, недостаточно горячо) полюбил Доркас, ныне остался один, так как сделался частью ее прошлого, которое Доркас любила куда сильней, куда крепче, чем когда-либо (кроме разве что самых первых дней) любила меня.
XXXVIII. Воскресение
Дальше рассказывать почти не о чем. Взошедшее поутру солнце огромным кроваво-алым глазом смотрит в окно. Из-за окна веет холодным ветром. Еще немного, и в комнату войдет лакей с подносом, уставленным исходящими паром блюдами, а следом за ним порог наверняка переступит сгорбленный старец, Отец Инире, спешащий напоследок посовещаться со мной, – старый Отец Инире, проживший на свете куда дольше обычного, столь краткого срока жизни, отпущенного его собратьям… хотя, боюсь, этого алого солнца ему надолго не пережить. Как он расстроится, старый Отец Инире, обнаружив, что я всю ночь напролет просидел здесь, у окна клеристория…
Но ничего. Все вздор. Вскоре мне предстоит облачиться в серебряные одежды, одеяния того цвета, что чище, непорочнее даже белого.
Далее меня ждет долгая череда неспешно текущих дней в корабельной каюте. Время я займу чтением – ведь мне еще многому нужно выучиться. Еще я буду подолгу спать, дремать в койке, вслушиваясь в мерный, негромкий плеск столетий за бортом. Эту рукопись надо будет отослать мастеру Ультану, однако на корабле, не в силах более спать, утомившись от чтения, я – я, не забывающий ничего, – перепишу ее вновь, слово в слово, в точности как на сих страницах. Назову я ее «Книгой Нового Солнца»: говорят, точно так же была озаглавлена утраченная многие эпохи тому назад книга, предрекшая его явление. Снова закончив ее, я велю запаять второй экземпляр в свинцовый ларец и пущу его в вольное плавание по морям пространства и времени.
Все ли обещанное я вам рассказал? Помню, помню: в самых разных местах сей повести я сулил читателю прояснить то или иное к ее завершению, и ни об одном обещании не забыл… однако помню еще столь многое! Посему, прежде чем счесть, будто я сплутовал, перечтите вновь то, что мне вновь предстоит написать.
Лично мне совершенно ясны две вещи. Прежде всего, я – вовсе не первый Севериан. Странствующие по коридорам Времени видели его восхождение на Трон Феникса, отчего Автарх, слышавший обо мне, встретил меня в Лазурном Доме улыбкой, а ундина вытолкнула наверх, спасая от неизбежной гибели в водах реки. (Впрочем, первый Севериан тоже не утонул, запутавшись в ненюфарах, а значит, моя жизнь уже в ту пору пошла несколько иным путем.) Позвольте, я – хотя все это только догадки – попробую вкратце представить себе историю того, первого Севериана.
Пожалуй, он также рос среди палачей. И тоже был отослан в Тракс. И тоже бежал из Тракса, и хотя Когтем Миротворца не обладал – несомненно, в надежде спрятаться от архонта среди солдат, – был вовлечен в сражения на севере. Каким образом ему удалось встретиться там с Автархом, я судить не могу, однако встреча произошла, и посему, подобно мне, он (тот, кто в конечном счете был и является мной) стал новым Автархом, отправился в плавание к берегам, что лежат далеко-далеко за пределами свечей ночи… ну а затем странствующие по коридорам Времени воротились назад, в дни его юности – к началу моей истории, изложенной мною здесь, на стольких страницах.
