Из раскрашенных нам навстречу попался всего один, да и тот даже не подумал преграждать нам путь, а пал передо мною ниц. «Убить его, и делу конец», – подумалось мне. Да, разумеется, нам с малолетства строго внушали, что лишать жизни и наносить увечья мы вправе лишь по распоряжению судей, однако чем дальше уходил я от Несса, навстречу войне и безлюдным горам, тем вернее сии внушения выветривались из головы. Кое-кто из мистиков полагает, будто порождаемые битвами испарения оказывают определенное воздействие на мозг, пусть даже находящийся далеко с подветренной стороны, и это вполне может оказаться правдой… но тем не менее я всего-навсего поднял раскрашенного с земли и велел ему отойти в сторону.
– О Великий Маг, что сделал ты с крадущейся тьмой? – спросил он.
– Отправил назад, в преисподнюю, из коей вызвал ее, – отвечал я, рассудив, что, если мы до сих пор не столкнулись с этой тварью, она либо погибла, либо Гефор отозвал ее.
– Пятеро из нас обрели перерождение, – сообщил раскрашенный.
– Что ж, если так, ваше могущество превзошло мои ожидания. Ей доводилось убивать сотни человек за ночь.
Я был далек от уверенности, что он не нападет на нас с тыла, но нападения не последовало. Тропа, которой я еще вчера шел как пленник, словно бы обезлюдела. Ни караульные, ни кто-либо другой путь нам больше не заступали; немало полос красной ткани оказались сорваны с веток и порядком истоптаны, хотя я представить себе не мог почему. Тропу также украшали следы множества ног, а ведь прежде она была ровной (возможно, ее даже регулярно выравнивали граблями).
– Что ты такое высматриваешь? – спросил мальчишка.
– Слизь того самого зверя, от которого мы бежали ночью, – вполголоса, отнюдь не уверенный, что нас не подслушивают за деревьями, объяснил я.
– И как? Видишь?
Я отрицательно покачал головой.
Мальчишка на время умолк, а поразмыслив, задал новый вопрос:
– Большой Севериан, а откуда он взялся?
– Сказку помнишь? С одной из горных вершин за пределами берегов Урд.
– Где жил Вешний Ветер?
– Нет, с той же самой – навряд ли.
– А как он сюда добрался?
– Дурной человек привез его, – отвечал я. – А теперь, маленький Севериан, будь добр, помолчи.
Возможно, ответ прозвучал резковато, но лишь потому, что мне не давала покоя та же самая мысль. Должно быть, на борт корабля Гефор пронес своих зверушек тайком, это яснее ясного, а последовав за мною из Несса, без труда мог прятать нотул в каком-нибудь небольшом, плотно закрытом сосуде за пазухой – они хоть и ужасны, однако не толще салфетки, и Иона об этом знал.
Но что же насчет твари, которую мы видели в зале испытаний? В аванзале Обители Абсолюта она возникла после появления Гефора, но как? А по пути на север, в Тракс – что же, как собачка, следом за Гефором с Агией шла?
Припомнив все, что успел разглядеть во время гибели Декумана, я призадумался, сколько же эта тварь могла весить. Должно быть, не меньше, чем полудюжина человек. Возможно, даже не меньше дестрие. Чтоб втайне от всех перевезти ее куда-либо, нужна большая повозка. Выходит, Гефор гнал такую повозку через эти горы? В подобное мне не верилось. В то, что студенистое чудище, на наших глазах погубившее мага, мирно делило повозку с саламандрой, на моих глазах уничтоженной в Траксе, – тем более.
Деревня магов к нашему появлению словно бы обезлюдела. Над развалинами зала испытаний еще курился дымок. Тщетно искал я на пожарище останки погибшего Декумана: среди углей нашелся лишь его наполовину сгоревший посох. Внутри он оказался полым и, судя по гладкой внутренней поверхности, со снятым навершием мог служить сарбаканом для метания отравленных игл. Несомненно, на него и рассчитывал Декуман, если я не поддамся сотворенным им чарам.
Очевидно, мальчишка заметил и выражение моего лица, и направление взгляда.
– А тот человек вправду был колдуном? – спросил он, словно прочел мои мысли. – Он чуть не заколдовал тебя, да?
– Верно, – кивнув, подтвердил я.
– А ты говорил, магия – просто жульничество.
– Кое в чем, маленький Севериан, я нисколько не мудрее тебя. Да, столкнуться с настоящей магией я вовсе не ожидал. Тем более что фокусов здесь повидал множество – и потайную дверь в подземелье, куда меня посадили, и твое «чудесное появление» под одеянием того человека возле костра. Однако всевозможных темных вещей на свете – хоть пруд пруди, и, видимо, те, кто усердно их ищет, непременно что-нибудь да находят. И после этого становятся, как ты говоришь, настоящими колдунами.
– Знали б они настоящую магию – могли бы всеми на свете командовать!
В ответ я только покачал головой, но с тех пор много об этом думал. По-моему, мальчишке можно было возразить при помощи даже не одного – двух доводов, хотя высказанные в более зрелой, «взрослой» форме они наверняка выглядят куда более убедительно.
Довод первый состоит в том, что каждое поколение магов передает следующему поколению ничтожно мало знаний. Меня с детства обучали науке, вполне достойной считаться самой фундаментальной из прикладных наук, и во время учения я понял вот что: вопреки расхожему мнению, основой прогресса науки служат не столько теоретические размышления либо систематические исследования, сколько передача достоверных сведений, полученных хоть случайно, хоть интуитивно, от исследователей преемникам. Охотникам же за темными знаниями в силу самой их натуры свойственно уносить знания с собою в могилу или передавать их далее в столь туманном, замутненном своекорыстной ложью виде, что ценность переданного становится близка к нулевой. Рассказывают порой о тех, кто учит возлюбленных или детей всему, что умеет, без утайки, всерьез, однако подобные люди (опять же, в силу самой их натуры) крайне редко обзаводятся теми либо другими – может статься, родные и близкие даже ослабляют их дар.
Второй же довод заключается в следующем: само существование подобных сил свидетельствует о существовании сил, им противоположных. Силы первого рода мы называем темными, хотя им отнюдь не чужды и некие разновидности смертоносного света наподобие пущенного в ход Декуманом, а силы второго рода – светлыми, хотя, на мой взгляд, сие не мешает им порой прибегать к помощи темноты – ведь даже людям самым добропорядочным свойственно задергивать занавеси полога над кроватью на время сна. Тем не менее в разговорах о свете и тьме есть некая доля истины, так как эта метафора содержит явный намек на взаимосвязь, взаимообусловленность того и другого. В сказке, которую я читал маленькому Севериану, говорилось, что наша вселенная есть лишь невероятно долгое слово, изреченное Предвечным. А значит, все мы – слоги этого слова. Однако любое изреченное слово – всего-навсего пустой звук, если на свете не существует других слов, слов неизреченных. Если зверю известен лишь один крик, этот крик никому не говорит ни о чем; даже ветер и тот обладает не одним – множеством голосов, так что сидящие дома, слыша шум ветра, сразу же понимают, хороша ли погода или за дверью ненастье. Сдается мне, силы, которые мы называем темными, и есть слова, не изреченные Предвечным (если он, Вседержитель, вообще существует), и квазисуществование сих слов до́лжно поддерживать, дабы другое слово, слово изреченное, не утратило смысл. Да, неизреченное может быть весьма важным, но изреченное много важнее. Именно посему одного моего знания о существовании Когтя хватило, чтоб противостоять Декумановым чарам.
