Говорящая голова улыбнулась:
– Знаешь, твои желания просто на диво совпадают с моими замыслами, да и выглядишь ты весьма уместно – во всем, вплоть до одежды. Я как раз собирался пригласить тебя туда, где еды и питья вдоволь. Ступай за мной.
Пожалуй, в то время я последовал бы за всяким, посулившим отвести меня к воде. С тех пор я не раз пытался внушить себе, будто пошел за двухголовым из любопытства или в надежде раскрыть тайну огромных катафрактов, но, как ни копаюсь в памяти, вспоминая пережитое, ни разу еще не нашел в ее недрах ничего, кроме отчаяния и мучительной жажды. Перед глазами неотступно маячили серебристые витые колонны водопада над домиком Касдо, и Профетический Фонтан в садах Обители Абсолюта, и бурный поток, хлынувший вниз из резервуара на вершине утеса, в Траксе, когда я открыл шлюзовые ворота, чтоб затопить Винкулу…
Двухголовый двинулся вперед, словно нисколько не сомневался, что я пойду следом и не ударю его в спину. Стоило нам свернуть за угол, мне сделалось ясно, что ночевал я вовсе не на одной из улиц, расходящихся во все стороны от круглого здания. Круглое здание оказалось прямо перед нами. Дверь – хоть и не та, сквозь которую внутрь вошли мы с маленьким Северианом, – по-прежнему оставалась открытой, и я следом за двухголовым переступил порог.
– Вот, – объявила говорящая голова. – Полезай.
Предмет, на который он указал небрежным взмахом руки, больше всего напоминал лодку, сплошь обитую изнутри чем-то мягким, совсем как лодки-ненюфары в садах Автарха, однако плавал он не в воде – в воздухе. Когда я коснулся планшира, лодка едва заметно запрыгала, закачалась под нажимом ладони.
– Это, наверное, флайер, – сказал я. – Никогда еще их так близко не видел.
– Видишь ли, флайер – он нечто вроде ласточки, а эта посудинка… хм… даже не знаю, с чем ее лучше сравнить. Пожалуй, что с воробьем. Или с кротом. Или с той игрушечной птичкой, которую дети лупят ракетками, перебрасывая друг другу. Боюсь, законы учтивости требуют, чтоб ты поднялся на борт первым. Уверяю, ничего страшного с тобой не случится.
Однако я не спешил. От суденышка веяло чем-то настолько таинственным, что заставить себя взойти на борт оказалось непросто.
– Знаешь, я родом из Несса, с восточного берега Гьёлля, и у нас учат, что наивысшая честь – взойти на борт любого судна последним, а сойти первым.
– Так и есть, – подтвердила говорящая голова, и не успел я опомниться, как двухголовый схватил меня за пояс и перебросил в лодку с той же легкостью, с какой я мог бы забросить в нее маленького Севериана.
Под моей тяжестью суденышко качнулась вниз, заплясало на месте и тут же угрожающе резко накренилось вбок: двухголовый прыгнул в лодку следом за мной.
– Надеюсь, ты себя выше меня не считаешь?
С этим он прошептал что-то себе под нос, и лодка пришла в движение, заскользила вперед – поначалу медленно, затем все быстрей и быстрей.
– Именоваться учтивостью, – продолжал он, – достойна только учтивость истинная. Учтивость, которая не лжет. Преклоняя колени перед монархом, плебей подставляет ему шею, а отчего? Оттого, что знает: правитель волен лишить его жизни. Подобные простолюдины говорят – или, вернее, говаривали в прежние, лучшие времена – будто я не люблю правды. Но правда-то в том, что именно правду, открытое признание фактов, я ценю превыше всего остального.
Все это время мы лежали, вытянувшись во весь рост, не более чем в ширине ладони один от другого. Голова, пораженная слабоумием, названная другой головой Пиатоном, выпучилась на меня, зашевелила губами, забормотала, замычала что-то невнятное.
Я приподнялся, собираясь сесть, но двухголовый железной рукой ухватил меня за плечо и вновь уложил на дно лодки.
– Не стоит. Опасно, – пояснил он. – Ездят в этих штуковинах исключительно лежа. Ты ведь не хочешь остаться без головы? Поверь, это немногим лучше, чем обзавестись лишней.
Лодка клюнула носом и стремительно понеслась в темноту. На миг мне показалось, что тут-то нам и конец, однако страх смерти немедля сменился ощущением головокружительной скорости, знакомым с раннего детства, с тех зимних дней, когда мы катались со снежных склонов среди мавзолеев на пышных еловых лапах.
– Ты таким и родился? – попривыкнув к сему ощущению, спросил я. – Или Пиатона тебе, так сказать, навязали в товарищи? Приживили каким-то образом?
Думаю, в глубине души я уже понимал: чем больше сумею узнать об этом странном создании, тем вернее останусь в живых.
Говорящая голова от всего сердца расхохоталась.
– Имя мое – Тифон, так ко мне можешь и обращаться. Слыхал обо мне? Когда-то я правил и этой планетой, и многими прочими.
– Эхо молвы о твоем могуществе до сих пор гуляет по миру… Тифон, – ответил я, уверенный, что он лжет.
Двухголовый вновь разразился хохотом.
– Ты едва не назвал меня Императором или еще кем-то вроде, не так ли? Это у тебя еще впереди. Нет, я не был рожден в таком виде, да и рожден вообще – в твоем понимании этого слова. И Пиата ко мне вовсе не приживляли. Это меня приживили к нему. Что ты об этом скажешь?
Лодка неслась вниз с такой быстротой, что свистело в ушах, однако спуск казался не настолько крутым, как прежде. Пока я размышлял над ответом, суденышко почти выровнялось.
– А тебе этого хотелось?
– Я сам так повелел.
– Тогда это, по-моему, крайне странно. Зачем же такое могло понадобиться?
– Как зачем? Чтоб жить дальше, конечно же.
Вокруг сделалось так темно, что я больше не мог разглядеть ни одного из его лиц, хотя голова Тифона покоилась на дне лодки меньше чем в кубите от моей.
– Все живое стремится сохранить жизнь – таков уж, как говорится, Закон Бытия. Но, видишь ли, наши тела гибнут задолго до нас. Более того, без натяжек можно сказать, что мы умираем лишь потому, что умирают они. И вот мои врачи – а я, естественно, отобрал себе лучших из врачей многих миров – взялись предоставить мне новое тело. Первым делом им пришло на ум пересадить мой мозг в череп другой особы, однако… догадываешься, в чем тут изъян?
– Нет. Боюсь, не догадываюсь, – ответил я, не понимая, всерьез он или шутит.
– Лицо… лицо! Лицо в таком случае будет утрачено, а ведь именно этому лицу люди привыкли повиноваться! – Во мраке его пальцы клещами стиснули мое плечо. – И я сказал им: нет, так не пойдет. Тогда один предложил заменить голову целиком. Так, дескать, даже проще, поскольку сложные нейронные связи, отвечающие за речь и зрение, останутся нетронутыми. В случае успеха я пообещал ему палатинат.
– А вот мне, – начал я, – кажется…
Тифон рассмеялся снова.
– Что начать лучше всего с удаления прежней головы? Да, я и сам думаю точно так же. Однако методика искусственного формирования нейронных связей оказалась крайне сложна, и врач тот после множества опытов – в материале я ему, разумеется, не отказывал – установил: путем хирургическим лучше всего формировать лишь те, что отвечают за сознательные, произвольные функции. Непроизвольные после этого со временем сформируются сами собой, после чего прежнюю голову можно безбоязненно удалить. Шрам, конечно, останется, но его нетрудно прикрыть рубашкой.
