О, как беззвучно спустился Бальдандерс вниз, как грациозно он, огромный, точно хижины множества бедняков, оперся ладонью о мостовую, сделал сальто и оказался на ногах! Разумеется, лучшее описание тишины есть молчание – но грация, грация какова!
В трепещущем на ветру плаще за спиной, как обычно, подняв меч для удара, я развернулся к нему и тут осознал, что никогда прежде не удосуживался поразмыслить, отчего судьба отправила меня в долгие странствия через полконтинента, навстречу опасностям, грозящим отовсюду – из огня, из воды, из недр Урд, а ныне сей перечень пополнился и воздухом, – вооруженного этим огромным, на редкость тяжелым мечом, хотя биться им с человеком обычным – все равно что рубить лилии топором. Увидев меня, Бальдандерс вскинул над головой булаву, засиявшую изжелта-белым (полагаю, то был своего рода салют).
Пятеро или шестеро островитян обступили великана кольцом, ощетинились копьями и зубастыми дубинками, но в бой не спешили. Казалось, он стоит в самом центре некоего непреодолимого магического круга. Стоило нам – нам двоим – сойтись ближе, я понял, в чем дело: в тот же миг меня охватил небывалый ужас. Столь же непостижимый, сколь и неодолимый, то был не страх перед врагом, не страх смерти, нет – то был просто страх. От этого страха волосы на темени зашевелились, словно взъерошенные незримой рукой какого-то призрака (да, о подобном я слышал, но всякий раз считал это выражение преувеличением, фигурой речи, обернувшейся ложью), а ослабшие колени задрожали с такой силой, что я всей душой обрадовался окружавшей нас темноте – ведь в темноте их дрожь незаметна… и все же мы с великаном начали бой.
Судя по величине булавы, не говоря уж о державшей ее руке, пережить удар ею не стоило даже надеяться, а значит, мне оставалось лишь уклоняться да отскакивать назад. Но точно так же Бальдандерс не перенес бы удара «Терминус Эст»: при своем росте и силе он вполне мог носить броню, не уступающую толщиной бардам для дестрие, однако доспехов на нем не имелось, а между тем любая рана, нанесенная необычайно тяжелым клинком исключительной остроты, без труда рассекающим обычного человека от плеча до бедра, могла оказаться для великана смертельной.
Бальдандерс понимал все это не хуже меня, и посему бились мы словно актеры на сцене – размашисто, однако держась друг от друга поодаль. Ужас не отпускал; казалось, если я немедля не пущусь в бегство, бешено бьющееся сердце, не выдержав, разорвется на части. В ушах стоял звон, и я, не сводя глаз с навершия палицы (благодаря окружавшему его палево-белому ореолу следить за ним было проще простого), понял, что звон исходит именно от него. Само оружие звенело на той же высокой, неизменной ноте, что издает стенка бокала под ударом столового ножа, будто навеки скованной хрустальными толщами времени.
Несомненно, это открытие отвлекло меня – пусть всего лишь на миг. Вместо очередного диагонального маха булава отвесно, точно молот, вбивающий в землю колышек шатра, рухнула вниз. Однако я вовремя отпрянул в сторону, и звенящее, мерцающее навершие булавы, мелькнув возле самого уха, вдребезги, точно горшок из глины, раздробило камень у моих ног. Один из осколков чиркнул по краешку лба, и щеку защекотала горячая струйка крови.
При виде этого тусклые глазки Бальдандерса засияли победным огнем. Не тратя времени даром, великан принялся крушить мостовую направо и налево, и с каждым ударом камни ее разлетались в куски. Вскоре я, вынужденный вновь и вновь отступать, уперся спиной в окружавшую замок стену, а когда двинулся дальше вдоль нее, Бальдандерс начал, вращая булаву над головой, высекать осколки из каменной кладки. Зачастую они, острые, словно кремни, летели мимо, но нередко и попадали в меня. Спустя недолгое время кровь залила глаза, а плечи и грудь сплошь окрасились алым.
В сотый, наверное, раз отскакивая от очередного удара, я обо что-то споткнулся и едва не упал. Под ноги мне подвернулась нижняя ступенька лестницы, ведущей на стену. Устремившись наверх, я оказался в позиции несколько более выгодной, но не настолько, чтоб прекратить отступление. Вдоль верхнего края стены тянулась узкая галерея, и Бальдандерс шаг за шагом теснил меня по ней дальше. Теперь я вправду мог бы, собравшись с духом, пуститься в бегство, но вовремя вспомнил проворство великана, захваченного мною врасплох в туманных покоях, и понял, что он настигнет меня одним прыжком – совсем как сам я, еще мальчишкой, настигал крыс в подземельях под нашей башней, ломая им хребты ударом палки.
Однако сложившееся положение благоприятствовало Бальдандерсу отнюдь не во всем. Меж нами мелькнуло, свистнуло нечто белое, и в громадное плечо великана, будто ежовая игла в бычью шею, вонзилось копье с костяным наконечником. В достаточном отдалении от звенящей булавы внушаемый ею ужас более не мешал озерному люду метать во врага оружие. Слегка замешкавшись, Бальдандерс отступил на шаг, вырвал из раны копье, но тут еще одно рассекло ему щеку.
Воспрянув духом, я прыгнул вперед, поскользнулся на мокром растрескавшемся камне и непременно рухнул бы вниз, если б в последний миг – как раз вовремя, чтоб разглядеть занесенную надо мною светящуюся булаву, – не успел ухватиться за край парапета. Отражая удар, я инстинктивно вскинул кверху клинок «Терминус Эст».
Пожалуй, подобный вопль могли бы издать разве что духи всех когда-либо казненных им, слетевшиеся на стену замка, но… еще миг – и этот вопль утонул в грохоте взрыва.
Изрядно оглушенный, подняться я смог не сразу, однако Бальдандерс тоже был оглушен, а воины озерного люда, почуявшие, что чары булавы развеяны, уже мчались к нему по галерее с обеих сторон. Возможно, неведомый механизм, сообщавший булаве великана чудесные свойства, не выдержал столкновения со сталью клинка, обладавшей собственной, природной частотой звука и, как я не раз наблюдал, издававшей весьма мелодичный звон под легким ударом ногтя. Возможно, лезвие куда острее ножа хирурга, а твердостью не уступавшее обсидиану, попросту рассекло навершие булавы. Что бы там ни случилось, булава канула в небытие, а от меча в моих руках осталась лишь рукоять с торчащим из нее обломком клинка длиной меньше кубита. С обломка капал серебряными слезами чудесный Гидраргирум – ртуть, многие годы исправно трудившаяся внутри, в темноте.
Прежде чем я сумел встать, через меня один за другим перепрыгнули подоспевшие воины островитян. Чье-то копье вонзилось в грудь великана, а брошенная кем-то дубинка угодила ему в лицо. Взмах огромной руки – и двое озерных воинов с воплями рухнули вниз. Остальные насели на врага гурьбой, но великан стряхнул их с себя, словно щенят, и только тут я, едва ли наполовину понимающий, что происходит, с грехом пополам поднялся на ноги.
Взобравшись на парапет, Бальдандерс выпрямился, замер, а миг спустя прыгнул. Несомненно, ему изрядно помог чудо-пояс, однако и силой ног он обладал исключительной. Медленно, тяжеловесно описав дугу в воздухе, великан устремился вниз. Трое воинов, вцепившихся в него мертвой хваткой и не успевших вовремя разжать рук, разбились насмерть о камни у подножья скалистого мыса.
Наконец упал и он сам – впечатляюще, грузно, точно потерявший управление летучий корабль. Молочно-белые воды озера взвились к небу фонтаном брызг, сомкнулись над великаном, а еще миг спустя из воды стремительно поднялось и вскоре скрылось в пелене мрачных туч нечто поблескивающее, извивающееся, словно змея – несомненно, то был его пояс. Островитяне замерли в ожидании с копьями наготове, но голова Бальдандерса среди волн так и не показалась.
