– Вон, вон они! – воскликнул я.
Однако, когда мы поравнялись с соснами, солдата пришлось придержать и развернуть в нужную сторону силой. Заметив в пыли темные кляксы, я наклонился, пощупал их.
Кляксы оказались запекшейся кровью.
– Да, мы на верном пути, – сказал я солдату. – Туда несут раненых.
IV. Лихорадка
Не знаю, долго ли еще пришлось нам идти в темноте, свернув с главной дороги. Помнится, какое-то время спустя я начал спотыкаться, и это немедля превратилось для меня в нечто сродни болезни: к примеру, одних занедуживших одолевает неудержимый кашель, других – дрожь в руках, а я вот споткнулся – раз, а через пару шагов еще раз, и еще, и еще… Стоило подумать о чем-либо другом, носок левого сапога тут же цеплялся за каблук правого, а сосредоточиться не удавалось – с каждым сделанным шагом мысли ускользали, разбегались прочь.
Среди деревьев по обе стороны от тропы мерцали светлячки, и долгое время я, полагая огоньки впереди всего лишь такими же насекомыми, не ускорял шага. Но вдруг (совершенно, как показалось мне, неожиданно) мы оказались в полутьме под какой-то крышей, среди длинных рядов накрытых простынями коек, между которыми расхаживали взад-вперед люди с желтыми светильниками в руках. Одна из них, женщина, облаченная (как мне опять-таки показалось на первый взгляд) в черное, взяла нас под опеку и увела куда-то еще, где усадила в кресла из кожи и рога, поближе к пылавшему в жаровне огню. Там я сумел разглядеть, что и платье, и накидка ее вовсе не черны, а алы, и даже решил, будто передо мной Кириака, однако ошибся.
– Твой друг очень болен, – сказала она. – Ты знаешь, что с ним стряслось?
И тут солдат, покачав головою, ответил:
– Нет. Я даже не знаю, кто он таков.
Ошеломленный, я утратил дар речи. Тем временем женщина в алом взяла меня за руку, пощупала запястье, а после проделала то же самое с рукой солдата.
– У него сильный жар. Лихорадка. У тебя тоже. С приходом лета у нас все больше и больше больных. А все дело в том, что воду для питья нужно кипятить и от вшей избавляться как можно тщательнее.
Вздохнув, она обратилась ко мне:
– Вдобавок у тебя множество неглубоких царапин, и некоторые из них воспалились от грязи. Осколками камня посекло?
– Да это не я болен, – едва ворочая языком, отвечал я. – Я друга сюда привел.
– Вы оба серьезно больны и, по-моему, вели к нам один другого. В одиночку любой из вас сюда бы, скорее всего, не дошел. Так чем это тебя? Осколками камня? Под вражеский удар угодил?
– Верно, осколками камня… только бил не враг – друг.
– Да, попасть под огонь со своей стороны – это, я слышала, хуже всего. Но главная наша забота – жар. – Призадумавшись, женщина в алом перевела взгляд на солдата и вновь повернулась ко мне: – Вас бы сейчас же уложить по кроватям, но прежде придется вам вымыться.
Хлопнув в ладоши, она призвала к себе бритоголового здоровяка. Бритоголовый, подхватил нас под руки, повел за собой, но тут же остановился, поднял меня и понес – точно так же, как я в свое время носил на руках маленького Севериана.
Вскоре мы, раздетые донага, были усажены в небольшой бассейн, полный воды, подогретой раскаленными камнями. Бритоголовый вылил на нас еще пару бадеек теплой воды, затем велел нам поочередно выбраться из бассейна, дабы остричь обоих при помощи пары ножниц, а после на время оставил в покое, отмокать.
– Значит, ты уже можешь говорить? – спросил я солдата и в свете ламп сумел разглядеть его кивок. – А отчего же тогда молчал по дороге сюда?
Солдат, поразмыслив, слегка пожал плечами:
– Думал о множестве всяких вещей, да и ты тоже молчал. И выглядел зверски усталым. Как-то раз я спросил, не остановиться ли нам, однако ты не ответил.
– А по-моему, все было наоборот, – сказал я, – но, возможно, мы оба правы. Ты помнишь, что случилось с тобой до нашей встречи?
И снова пауза.
– Я даже встречи с тобой не припоминаю. Помню, идем мы какой-то темной тропой – вдвоем, рядом…
– А перед этим?
– Не знаю. Вроде бы музыку помню… и еще долгий путь. Сначала под солнцем, а после и в темноте.
– Этот путь мы тоже проделали вместе, – пояснил я. – А больше ничего не помнишь?
– Помню полет в темноте… да, и мы с тобой были вместе, и вместе пришли куда-то, где солнце висело прямо над головой. Потом еще – вроде как свет впереди, но стоило мне выйти туда, на свет, он стал чем-то наподобие темноты.
Я понимающе кивнул:
– Видишь ли, у тебя временно помутился рассудок. В теплый день иногда действительно с виду кажется, будто солнце висит прямо над головой, а когда оно опускается за горы – что его свет превращается в темноту. А свое имя ты помнишь?
Над этим солдат надолго задумался и, наконец, с невеселой улыбкой ответил:
– Похоже, я потерял его где-то в пути… как сказал ягуар, вызвавшийся проводить до дому козла.
Тут к бассейну, никем из нас не замеченный, вернулся бритоголовый здоровяк. Первым делом он помог мне выбраться из воды, дал полотенце, чтоб досуха вытереться, накинул на плечи длинный халат, а напоследок вручил холщовый мешок с моими пожитками, насквозь пропахшими дымом обеззараживающих курений. Всего днем раньше я, расставшись с Когтем всего на миг, извелся бы до умоисступления, однако той ночью даже не замечал его отсутствия, пока мне его не вернули, и даже не удосужился убедиться, что он действительно снова при мне, пока не улегся на койку, накрытую сетчатым пологом. На сей раз Коготь засиял в горсти нежно, словно луна, да и формой весьма напоминал луну, какой та порой выглядит с Урд. Вспомнив, что ее бледно-зеленый свет – отраженный свет солнца, я улыбнулся и закрыл глаза.
Пробуждению после первой ночевки в Сальте сопутствовало впечатление, будто я просыпаюсь в ученическом дормитории нашей башни. Теперь все те же самые впечатления словно бы вывернулись наизнанку: уснув, я обнаружил, что полутемный лазарет и безмолвные люди со светильниками, расхаживающие между койками, – всего лишь своего рода дневные галлюцинации.
Подняв голову с подушки, я сел и огляделся вокруг. Чувствовал я себя превосходно – правду сказать, лучше, чем когда-либо прежде, только от всего тела веяло жаром. Казалось, я вот-вот засвечусь изнутри. Рох спал на боку – рыжая шевелюра взъерошена, рот слегка приоткрыт, лицо, освобожденное от власти спящего разума, обмякло, сделалось совсем детским. За иллюминатором, на Старом Подворье, белели снега – свежие, только что выпавшие, без единого следа, хоть звериного, хоть человеческого, однако просторы некрополя, очевидно, были испещрены отпечатками лап невеликих созданий, нашедших приют среди склепов: ручные зверушки, закадычные друзья усопших, они наверняка уже выбрались из нор в поисках пищи и, разумеется, чтоб порезвиться вволю на новой пушистой подстилке, пожалованной им Природой. Быстро, беззвучно одевшись, приложив к губам палец, когда один из прочих учеников встрепенулся и захлопал глазами, я поспешил вниз по крутой лестнице, спиралью вьющейся от вершины до основания башни.
