Несомненно, петух имел полное право гордиться собой, но тут возгордился сверх меры. Победив филина среди темной ночи, решил, что ему по силам одолеть всякую птицу – когда угодно и где угодно. Начал поговаривать и о спасении жертв ястребов, и даже о наведении страха на тераторнисов, самых больших, самых грозных из летающих птиц. Окружи он себя мудрыми советниками, особенно ламой и свинкой, теми, кому доверяют ведение дел многие принцы, уверен, его причудам в скором времени, со всею любезностью, но наверняка положили бы конец. Увы, петух этого не сделал. Слушал он только несушек, поголовно ослепленных его великолепием, да гусей с утками, полагавших, что некоторая толика его славы, благодаря соседству по птичьему двору, достается и им. И вот в один прекрасный день петух наш, как всегда происходит с теми, кого обуяла гордыня, зашел слишком далеко.
Произошло все на рассвете, в час, испокон веку самый опасный для сумасбродств. Помчался петух ввысь – выше и выше, того и гляди пронзит насквозь небосвод – и, наконец, в апогее полета, уселся на флюгер, венчавший конек крыши курятника. Оттуда, с самого высокого места на всем птичьем дворе, он, едва алые с золотом плети солнца разогнали прочь сумрак, принялся кричать на весь свет, объявляя себя повелителем всех пернатых созданий. Семь раз прокричал он о том и вполне мог бы остаться безнаказанным, так как семь – число счастливое… однако петух этим не удовольствовался. В восьмой раз прокричал он свою похвальбу и только после спорхнул вниз.
Не успел он опуститься на землю среди прочих птиц, как высоко в небе, прямо над птичьим двором, началось нечто доселе невиданное и неслыханное. Казалось, сотня лучей солнца перепутались меж собой, будто пряжа в лапах котенка, смешались, срослись друг с дружкой, точно тесто, разминаемое кухаркой в квашне. Отрастившее ноги, руки и голову и, наконец, крылья, чудесное зарево обернулось ангелом и круто спустилось вниз, прямо на птичий двор. Крылья ангела сверкали багрянцем и синью, изумрудом и золотом, и хотя величиной он не превосходил петуха, повелитель курятника, едва взглянув в глаза ангела, понял: изнутри тот намного, намного больше него.
– Ну а теперь, – заговорил ангел, – слушай свой приговор. Ты похваляешься, будто ни одному из пернатых созданий перед тобою не выстоять. Что ж, я – создание очевидно пернатое, непобедимого воинства света во всеоружии с собой не привел и готов выйти против тебя один на один.
На это петух широко развел крыльями, поклонился так низко, что испачкал излохмаченный гребень в пыли, и сказал:
– Удостоенный вызова, какого прежде не получала ни одна из птиц, я буду горд этим до конца дней своих, но, к глубочайшему моему сожалению, принять его не могу. Отчего? Тому есть три причины. Первая из таковых состоит в том, что, хоть крылья твои в самом деле оперены, в схватке мне предстоит бить не по крыльям, а в грудь и в голову. Таким образом, применительно к поединку пернатым созданием тебя счесть нельзя.
Закрыл тогда ангел глаза, провел руками вдоль тела, а когда опустил их, волосы на его темени сделались перьями ярче оперения прекраснейшей из канареек, а полотно его одеяний – перьями ослепительней оперения белоснежнейшего из голубей.
– Вторая из таковых, – ничуть не смутившись, продолжил петух, – заключается в том, что, со всей очевидностью обладающий способностью к превращениям, во время нашего боя ты можешь принять обличье какое-либо создания, не наделенного перьями, – к примеру, большой змеи. Таким образом, я, выходя с тобою на бой, не имею уверенности в его честности.
Тогда ангел, рывком распахнув собственную же грудь, показал собравшимся птицам все способности, таящиеся внутри, вынул способность менять облик и отдал ее на хранение до конца состязания жирнейшему из гусей. Гусь сразу же обернулся диким серым гусем из тех, что летают от полюса к полюсу, однако никуда не улетел и способность ангела сберег честь по чести.
– Третья же из таковых, – в отчаянии продолжил петух, – заключается в том, что ты – явно немалого ранга чиновник на службе у Вседержителя и, правя суд надо мной, исполняешь служебный долг. Следовательно, выйдя с тобою на бой, как ты просишь, я совершу тяжкое преступление против единственного повелителя, чью власть признают над собою отважные петухи.
– Что ж, хорошо, – сказал ангел. – С точки зрения крючкотворства к тебе не придраться, и ты, надо полагать, уже думаешь, будто одержал победу без боя. На деле же ты, затеяв со мною спор, сам вымостил себе путь к гибели. Я, правду сказать, собирался всего-навсего слегка загнуть тебе крылья назад да перья из хвоста повыщипать, но теперь…
Запрокинув голову, ангел испустил дикий, пронзительный клич. В ответ с неба тут же стремительно, молнией, пал, приземлился посреди птичьего двора орел.
Бились они и вокруг курятника, и возле утиного пруда, и выгон истоптали от края до края – ведь орел был очень силен, а петух проворен и храбр. Возле курятника, прислоненная к стенке, стояла телега со сломанным колесом. Под нею, там, где орлу не налететь на него сверху, а сам он сможет немного охладиться в тени, петух и решил дать противнику последний бой. Однако он так истек кровью, что не успел орел, израненный не меньше него, броситься вперед, петух покачнулся, упал, попробовал было подняться, но снова не устоял на ногах.
– Вот так, – сказал ангел, обращаясь ко всем собравшимся птицам. – Все вы видели, как был свершен правый суд. Запомните: не поддавайтесь гордыне! Не будьте хвастливы, ибо возмездие не заставит себя ждать. Вы думали, будто защитник ваш непобедим, но вот он, лежит перед вами, побитый, растоптанный, павший жертвой – нет, не орла, а собственной гордости.
Но тут петух, которого все сочли было мертвым, поднял голову из пыли.
– Несомненно, ты, ангел, очень и очень мудр, – сказал он, – но в петушиных обычаях ничего не смыслишь. Петух не побит, покуда не поднимет хвост и не покажет всем белого пуха под хвостовыми перьями. Да, силы, накопленные в полетах, в беге и во множестве битв, меня подвели, однако дух мой, полученный из рук самого Вседержителя, твердости не утратил. Пощады я у тебя, орел, не прошу. Иди же сюда, покончи со мной поскорее, но, если дорожишь собственной честью, не смей говорить, будто смог меня победить.
Услышав слова петуха, орел взглянул на ангела, а ангел взглянул на орла.
– Вседержитель от нас бесконечно далек, – сказал ангел, – и, таким образом, бесконечно далек от меня, пусть даже я парю куда выше, чем ты. О его воле мне, как и всем остальным, остается только догадываться.
Вновь распахнув свою грудь, вложил он на место способность, отданную на сохранение гусю, и вместе с орлом полетел прочь, а дикий гусь долго летел за ними следом. На том и сказке конец.
Во время рассказа Мелитон лежал навзничь, не сводя глаз с парусинового навеса, натянутого над головой. Казалось, ему не хватает силы хотя бы приподняться на локте. Все прочие раненые слушали его историю в молчании, с тем же вниманием, что и историю Гальварда.
– Превосходная сказка, – наконец сказал я. – Пожалуй, выбрать из вас двоих победителя – дело нелегкое, и если ни ты, ни Гальвард, ни Фойла не возражаете, я бы еще поразмыслил какое-то время, чья история лучше.
