Фойла вскинула руку, и Мелитон, в очередной раз запнувшись, умолк.
– Отчего бы нет? – Уголки губ ее озорно дрогнули. – Да, отчего бы нет? Только мне, конечно, придется для вас все переводить. Севериан, ты не против?
– Как пожелаешь, – ответил я.
– В нашем уговоре ничего подобного не было, – пророкотал Гальвард. – Я его помню от слова до слова.
– Я тоже, – сказала Фойла. – Однако противоречия уговору тут тоже никакого нет. Все очень даже в духе изначальной договоренности – договоренности о состязании среди претендующих на мою, боюсь, не слишком-то нежную и не слишком-то белую, хотя пока я торчу здесь, к этому все и идет, руку. Пусть асцианин тоже будет моим поклонником, если думает, что сумеет: вы разве не видели, как он в мою сторону смотрит?
– Объединившись, мужчины и женщины становятся сильнее, но женщине храброй угодны дети, а не мужья, – процитировал асцианин.
– То есть он рад был бы взять меня в жены, но сомневается, что его знаки внимания будут приняты… а зря. – Тут Фойла перевела взгляд с Гальварда на Мелитона, и улыбка на ее губах преобразилась в усмешку. – Неужто вы оба так опасаетесь его в состязании рассказчиков? А если на поле боя асцианина встретите, небось вовсе, как зайцы, удерете в кусты?
Ни тот ни другой не откликнулся, и асцианин, подождав некоторое время, заговорил:
– Некогда, в прошлом, верность делу Народа проявлялась во всем и повсюду. Воля Группы Семнадцати была волей каждого.
– Давным-давно, в незапамятные времена… – «перевела» Фойла.
– Пусть никто не пребывает в праздности. Если кто живет праздно, пусть, объединившись с прочими праздноживущими, идет на поиски свободной земли, а все ими встреченные пусть направляют их путь. Лучше пройти тысячу лиг, чем до конца дней пребывать в Обители Глада.
– … была в дальних-дальних краях ферма, а возделывали ее заодно люди, не состоявшие друг с другом в родстве.
– Один силен, другой прекрасен собою, третий искусен в ремеслах. Кто лучший из них? Тот, кто служит Народу.
– Жил на той ферме честный, добрый душой человек.
– Пусть труд распределен будет мудрым распределителем труда. Пусть будет пища распределена справедливым распределителем пищи. Пусть свиньи жиреют, крысы же пусть мрут с голоду.
– И начали остальные его обманывать, обделять.
– Люди, что собрались на совет, вправе судить, однако более сотни ударов да не назначено будет ни одному.
– Пожаловался он на несправедливость, а его еще и побили.
– Что дает силу рабочим рукам? Кровь. Как кровь достигает рук? Струясь по артериям. Перетяни их – рабочие руки скоро отомрут.
– Оставил он ферму и отправился в путь-дорогу.
– Где сбирается Группа Семнадцати, там вершится высшее правосудие.
– Пришел он в столичный город и пожаловался на то, как с ним обошлись.
– Да будет ключевая вода тем, кто усердно трудится. Да будет им и горячая пища, и мягкое, чистое ложе.
– Вернулся он назад, на ферму, усталый, изголодавшийся в долгих скитаниях.
– Более сотни ударов да не назначено будет ни одному.
– Но там его снова побили.
– За всякой вещью имеется нечто еще, так было, так есть и так будет вовеки: за птицею – дерево, за почвой – камень, за твердью Урд – солнце. Пусть же и за всяким трудом нашим отыщется новый наш труд.
– Однако честный человек и не подумал сдаваться. Снова покинул он ферму, снова в столицу пошел.
– Можно ли выслушать всех челобитчиков? Нет, ведь все они кричат заодно. Кого же тогда слушать – тех, чей крик громче? Нет, ибо каждый из них кричит во весь голос. Слушать следует тех, что кричат дольше прочих – им-то и до́лжно воздать по справедливости.
– Придя в столицу, примостился он прямо у порога дверей, ведущих к Группе Семнадцати, принялся молить всякого, кто ни пройдет мимо, его выслушать, и по истечении долгого времени принят был во дворце, где власть предержащие выслушали его жалобы с сочувствием.
– Так говорит Группа Семнадцати: у тех, кто пойман на воровстве, отними все имущество, ибо ничто из имеющегося у них им не принадлежит.
– А выслушав, сказали: ступай-де обратно на ферму да вели злодеям – от нашего имени – убраться оттуда прочь.
– Как доброе дитя – матери, так и всякий из граждан послушен Группе Семнадцати.
– Так он и сделал.
– Что есть неразумные речи? Ветер. Ветер, входящий в уши и выходящий из уст. Более сотни ударов да не назначено будет ни одному.
– Но остальные посмеялись над ним и снова побили.
– Пусть же за всяким трудом нашим отыщется новый наш труд.
– Однако честный человек и не подумал сдаваться. Снова покинул он ферму, вернулся в столицу опять.
– Каждый из граждан отдает Народу то, что принадлежит Народу. Что же принадлежит Народу? Все сущее.
– В пути он изрядно устал. Одежда его превратилась в лохмотья, башмаки истоптались до дыр. Не было у него ни пищи, ни хоть какой-нибудь мелочи на продажу.
– Лучше быть справедливым, чем мягким душой, но лишь хорошие судьи могут быть справедливы – так пусть же те, кто не в силах быть справедливым, будут мягки душой.
– В столице пришлось ему жить подаянием.
Уж тут-то я просто не мог не вмешаться и сказал Фойле, что изумлен ее способностью так хорошо понимать смысл затверженных асцианином речений, из которых он слагает рассказ, однако для меня до сих пор остается загадкой, как ей это удается – к примеру, каким образом из фразы о справедливости и мягкости души следует, что герой сказки принялся нищенствовать?
– А вот каким. Допустим, кто-то другой – скажем, Мелитон – сказку рассказывает и в нужном месте тянет руку вперед, будто за милостыней. Ты ведь сразу поймешь, что это значит, верно я говорю?
Я согласился: да, дескать, верно.
– И тут то же самое. Иногда мы натыкаемся на солдат-асциан, ослабших от голода либо болезни и потому отставших от своих, и всякий, едва сообразив, что убивать его не собираются, первым делом заводит вот эту самую песню, насчет справедливости с мягкосердечием. По-асциански, конечно, но все же. Так в Асции нищие подаяния просят.
– Слушать следует тех, что кричат дольше прочих – им-то и до́лжно воздать по справедливости.
– На сей раз ему пришлось ждать еще дольше, гораздо дольше, но наконец-то он снова принят был во дворце и его жалобы выслушали.
– Те, кто не служит Народу, будут служить Народу.
– Выслушали и сказали, что злодеев отправят в тюрьму.
