Полковник поднял брови.
– Однако! Из лейб-гвардии перевестись в Персию? Это надо было постараться, господин ротмистр.
– Личные обстоятельства – сказал я сухо.
Обстоятельства действительно должны были быть не только личные, но и очень серьезные. Из лейб-гвардии офицера угнали к черту на рога – что же он натворить-то мог, люди добрые? – явственно читалось в глазах полковника.
– Ну что ж, в молодости мы все делали ошибки… – Караваев поглядывал понимающе, и это, признаюсь, несколько раздражало меня. Мой официальный курри́кулюм ви́тэ
[5] был безупречен, и подловить меня на фактах было невозможно. Тем не менее проверка всегда неприятна – даже для самого выдержанного человека.
– А денщик ваш – китаец?
– Из эмигрантов. Зовут Ганцзалин, или для простоты – Газолин.
– Русским владеет хорошо?
– Изрядно, господин полковник. Романов писать, конечно, не станет, но объясниться может вполне сносно.
Караваев помолчал, видимо, о чем-то размышляя. Потом поморщился, словно уксусу в рот взял. Заговорил медленно, раздумчиво.
– Вы справедливо обратили внимание на некоторые здешние злоупотребления… Однако стоит иметь в виду, что это Восток и тут свои традиции.
– В чем же суть эти традиций? – полюбопытствовал я.
– Суть этих традиций, – по-прежнему раздумчиво продолжал Кузьмин, – состоит в обмане, взяточничестве и беспробудном воровстве.
Я позволил себе слегка улыбнуться.
– Не слишком оригинально. Дело, знакомое еще по России.
Полковник покачал головой.
– Нет-нет, это иное. Видите ли, Россия в какой-то степени европейская страна – во всяком случае, в западной ее части. У нас хотя бы понаслышке знают о законе, порядке и прочих цивилизованных фантазиях. Здесь же ни о чем таком даже и не думают. Здесь беззаконие возведено в степень. Даже я, русский подданный, командующий бригадой, должен давать взятки военному министру и самому шахиншаху. Конечно, вслух это называется подарками, но сути это не меняет.
– Значит ли это, что и мне придется следовать местным традициям? – осведомился я.
– Ну, это уж как вам будет угодно, – суховато отвечал полковник. – Кстати, как так вышло, что денщик ваш отравился на территории казармы? Откуда тут яд? Очевидно, придется провести расследование.
Я посмотрел на него и понял, что расследование ничего хорошего мне не сулит.
– Не нужно расследования, господин полковник. Это просто несчастный случай.
– Ну, не нужно, так не нужно, – неожиданно легко согласился Караваев, как бы подавая мне пример неформального отношения к делу. – Вы уже нашли себе жилье?
– Пока нет, – признался я.
– Господа офицеры живут в домах напротив казарм. Вы можете заселиться в квартиру вашего предшественника.
Я покачал головой.
– Думаю приглядеть себе жилье прямо в городе.
– Дело ваше. Если хотите, я распоряжусь, урядник подыщет вам квартиру или дом…
– Не стоит беспокойства, – заметил я, – я и сам справлюсь.
– Сами справитесь, – повторил он задумчиво. – Значит, вы говорите по-персидски?
– О, нет, – сказал я и прикусил язык, браня себя за болтливость.
– Тогда тюркский, – продолжал полковник, не глядя на меня. – Вы либо служили в Туркестане, либо участвовали в турецкой кампании, либо…
И он посмотрел на меня с легкой улыбкой. Черт бы тебя побрал с твоей проницательностью! Похоже, с этим полковником нужно держать ухо востро.
– У меня способности к языкам, – проговорил я, не подтверждая ни одну из теорий Караваева.
На счастье, тут возник урядник и заявил, что Ганцзалин вполне пришел в себя. Более того, он порывается встать и присоединиться к хозяину.
– Не нужно, он еще слишком слаб, – отвечал я и обратился к полковнику. – Если можно, пусть полежит пока у вас в лазарете.
– У нас в лазарете, у нас, – уточнил Караваев, улыбаясь. – Теперь наша бригада такой же ваш дом, как и мой.
Я только молча наклонил голову.
– Ну, не смею вас больше задерживать – продолжал полковник, снова делаясь серьезным. – Завтра вам следует прибыть к построению: мы вас познакомим с бригадой и покажем ваш полк.
Я попрощался с полковником и попросил Калмыкова отвести меня к пострадавшему. Урядник проводил меня в лазарет, откозырял и ушел, мы остались с Ганцзалином вдвоем. Мой верный помощник лежал на кровати и смотрелся все еще неважно. Его желтая кожа несколько поблекла и потеряла свой привычный оттенок.
Глядя на него, я вспомнил, что Ганцзалин мой – большой модник и сердцеед, а поскольку на его родине белая кожа – прерогатива богатых людей, он не очень-то любил загорать.
По этой причине помощник мой, сколько мог, сопротивлялся нашей поездке в Персию – вот уж где от загара трудно скрыться. Я, правда, утешал его, говоря, что с его кожей можно хоть всю жизнь просидеть в подземелье – белее она не станет. Теперь выяснилось, что побелеть может даже Ганцзалин.
О возмутительной небрежности, едва не стоившей ему жизни, я решил пока не вспоминать, пусть прежде немного придет в себя. Сказал только, что спасло его пристрастие шахиншаха к фотографии и введенная им мода на фотографирование. Просто перст судьбы, что фотографический закрепитель является одновременно противоядием к цианиду.
– Понравился полковник? – спросил он.
Я пожал плечами.
– Он был настолько любезен, что позволил тебе полежать здесь до завтра.
– А вы, хозяин? – забеспокоился Ганцзалин.
– Ну, уж как-нибудь продержусь, я не дитя малое, – успокоил я его.
Ганцзалин некоторое время молчал, потом сказал сурово:
– С полковником надо осторожно.
– Почему? – полюбопытствовал я.
– Полковник – лисий хвост, – и добавил. – Глядит лисой, а пахнет волком.
Надо сказать, что Ганцзалин ярких образов не стесняется. Я бы не удивился, если бы он назвал лисьим хвостом русского императора или британскую королеву. Воспитывать его, конечно, уже бесполезно, да я и не пытаюсь.
– Значит, лисий хвост? – переспросил я. – А что навело тебя на столь экстравагантную мысль?
– Я говорил с поваром.
Я пожал плечами – повар этот по-русски двух слов связать не может, мало ли, что он там рассказывает о начальстве.
– Очень хитрый лисий хвост, – упрямо повторил Ганцзалин.
Я подумал, что наши мнения о полковнике не сильно расходятся. Не исключено, что Караваев и сам работает на разведку. Когда так, наверняка он меня уже вычислил или вычислит очень скоро. Ну, и черт с ним, лишь бы под ногами не путался. Надеюсь, однако, что господин полковник служит только одному отечеству, а не нашим и вашим, иначе дела мои плохи.
