– А почему так много офицеров? – спросил я. Даже по самым приблизительным подсчетам каждый десятый в полку был офицером.
– Так вот я же и говорю – кормятся, – объяснил Калмыков. – Звания всем нужны, а не только старикам.
– Это вся наличность? – спросил я, поглядывая на строй. – Сколько всего в бригаде людей?
– Триста в Первом полку, триста во Втором, сто пятьдесят в Третьем, да еще пятьдесят в артиллерийской батарее.
– Всего, значит, должно быть восемьсот, – прикинул я.
– Должно-то должно, да только никогда не бывает. Сейчас вряд ли больше трехсот, остальные распущены.
– Для чего же их распускают?
– Как для чего – для экономии, конечно.
Думаю, я бы много еще чего узнал удивительного, но тут полковник закончил осмотр и подошел ко мне. Я поприветствовал его, он кивнул в ответ. Сказал, что командовать я буду Вторым полком, и повел знакомить с моими товарищами-офицерами.
* * *
Первым полком командовал есаул Маковкин с экзотическим, как это бывает у прирожденных казаков, именем Евпл Авксентьевич. Есаул был немолодой уже, явственно за сорок, человек, обремененный, судя по всему, житейскими и семейными делами. На службу, в отличие от командующего Третьим полком штабс-ротмистра Б., он поступил еще нижним чином. К Маковкину, вероятно, можно было обращаться за помощью в делах службы, но на приятельство с ним рассчитывать я бы не стал.
Другое дело – штабс-ротмистр Б. Этот человек жив до сих пор, воюет у Колчака, поэтому обозначаю его одним только инициалом. В те годы это был еще совсем молодой офицер. Ему не было и тридцати, но усами он обладал совершенно нечеловеческими, как будто растил их с младенчества. Не знаю, как здесь, в Персии, но в отечестве нашем богоспасаемом такие усы гарантировали их обладателю безусловный успех у дам. Впрочем, и вся внешность его была, что называется, героическая – грудь колесом, широкие плечи, узкая талия, черные огненные, как у жеребца, глаза и крепчайшее рукопожатие.
Штабс-ротмистр лихо мне отсалютовал, сказал, что весьма рад, и, что хотя скука у них тут смертная, но, пока есть дамы, у интеллигентного человека всегда найдутся способы поразвлечься.
– Тем более, как я слышал, вы, господин ротмистр, из гвардейских, а они толк в жизни знают. Замечательное у вас имечко – Нестор, как у летописца, даже и прозвище придумывать не надо!
Б. показался мне славным малым, из тех, про которых говорят рубаха-парень – само собой, с поправкой на дворянское его происхождение. Впрочем, почти все русские дворяне, как известно, в не слишком далеком прошлом происходят из крестьян, так что, может, и поправлять ничего не надо. Мы с ним уговорились звать друг друга по именам – я так и остался Нестором, а он решил зваться Плутархом.
– Будем два летописца – сказал он, смеясь, – только вы – русский, а я – грек.
После чего Б. предложил, как настанет время, перекусить вместе в ближайшей чайхане.
Я решил не отказываться, поскольку за обедом рассчитывал узнать кое-что полезное для себя – как о персидской армии, так и местном высшем свете.
– Ах, дорогой Нестор, – вздохнул Б., объедая кебаб и запивая его лимонадом, в который для вкуса было добавлено вино, о чем знали только мы и чайханщик, – какой тут может быть высший свет? Вы видели здешних дам?
– Как же их увидишь, если они все ходят, закрыв лицо, – резонно заметил я, не упоминая, правда, что с одной местной барышней уже успел познакомиться довольно близко.
Б. засмеялся, но тут же и прервал себя.
– По виду – да, но вообще есть тонкости. Местные дамы – большие озорницы. Если видят приятного иностранца, то для него вполне могут сделать исключение из правил и ненароком показать свои прелести. Я разумею, конечно, лицо, ничего более.
– И многих здешних красоток вы видели в таком образе?
– Достаточно, уверяю вас, вполне достаточно. В том числе, между прочим, и жен шахиншаха.
– Вот как, – удивился я. – Вы что же, вхожи во дворец?
– Ну, не так, чтобы вхож, но ведь и жены нашего дорогого Насреддина тоже не все время на месте сидят. Иногда они выезжают на прогулку, в летние дворцы. Правда, едут они в каретах, а рядом скачут евнухи, которые кричат на прохожих, чтобы те отвернулись, а которые не отворачиваются, тех могут и плетью огреть. Но к иностранцам это не относится, у нас тут широкие права. Так вот, мы можем не отворачиваться, а дамы, когда это видят, кокетливо приподнимают свои покрывала, чтобы вы могли насладиться их красотой.
Я счел это прегрешение довольно невинным, но Б. возразил, что все хорошо до времени. Если мужчина влезет, например, в чужой гарем, то ему запросто отрубят уши, а если согрешит с чужой женой, то и жизни могут лишить. Правда, кажется, при нынешнем шахе такого еще не было, но рисковать все-таки не стоит.
– Полагаю, нравственность тут стоит на очень высокой ступени, – усмехнулся я.
Штабс-ротмистр только рукой махнул: какое там! Кокетство – вторая натура женщины, и персидской в том числе. Впрочем, сам он предпочитает развлекаться на счет иностранок, которых здесь хватает – есть и француженки, и англичанки, и много кто еще. Во-первых, это безопасно, во-вторых, приятнее. Персиянки далеко не все очаровательны, многие быстро толстеют, а некоторые и вовсе ходят с усами… А ему, например, усы на женщине и вовсе не нужны, ему и своих достаточно. Тем не менее, если я желаю местных развлечений, для меня он готов расстараться и устроить небольшой авáнтю́р
[6] – слово офицера!
Я задумчиво почесал бровь.
– Видите ли, любезный Плутарх, я и сам еще не знаю, каких мне развлечений нужно. Разве что от дворцовых я бы не отказался.
Б. вытаращил на меня глаза, усы его замерли. Он хлопнул себя по коленям и захохотал.
– Не может быть! И это меня зовут сорви-головой! Это вы, ротмистр, настоящий, первостатейный сорви-голова. Залезть в гарем к шахиншаху!
– Ну, – заметил я скромно, – вы-то любуетесь гаремными красавицами.
– Но это же совсем другое! Я просто смотрю, да притом на улице. Максимум, что за такое может быть – несколько ударов палкой по пяткам – да и то только туземцу. Но ваш случай… Нет-нет-нет, если вам дороги ваши уши, не говоря уже про все остальное- забудьте. Скажите, что вы пошутили!
Я сдержанно улыбнулся.
– Разумеется, я пошутил.
– Фу, – он выдохнул с некоторым облегчением и оглянулся по сторонам. – Кажется, нас никто не слышал. Да за одни разговоры об этом нас могут разжаловать и сослать в дальний гарнизон куда-нибудь на Сахалин.
Он еще раз посмотрел по сторонам и вдруг нахмурился.
– Сдается мне, нас все-таки подслушивают. Вон тот косоглазый туземец, вон, глядите.
