Во дворце, который сам шах назначил для приема, имелась закрытая сверху терраса, на которой возвышался трон – пока еще пустой. На террасе вдоль по стенам рассыпался разноцветный горох – приближенные шаха. Внизу террасы, в саду, с одной стороны выстроились пестро одетые персидские министры, мирзы и чиновники, с другой – европейские инструкторы и их подчиненные. Ближе всего к террасе оказался военный министр.
День был жаркий, но истому от яркого солнца несколько смягчал огромный бассейн с фонтаном посредине.
Прямо перед террасой стоял человек с копьем в руках, на конце которого висел бесформенный бурый кусок. Когда я пригляделся, меня замутило – это был кусок мяса. Я тут же вспомнил варварский обычай персов на Курбан-байрам убивать верблюда. Причем убийство это, как говорят, совершается самым живодерским образом. Верблюда выводят перед толпой зевак, напротив него встает человек с длинным копьем. Его задача – ударить верблюда копьем в бок так, чтобы тот повалился бездыханным, и тем же копьем вырвать из него кусок мяса, который позже будет преподнесен шаху. Говорят, однако, что убить верблюда с одного удара удается крайне редко, обычно он падает на колени, и мясо из него вырывают у еще живого. Бедное животное жалобно кричит, а собравшаяся толпа бросается к верблюду и начинает вырезать из него куски, не дожидаясь, пока он испустит дух. К счастью, все это безумие происходит за пределами шахского дворца. Мне трудно было бы спокойно переносить подобное зрелище без желания самому насадить на копье извергов.
* * *
Шах, как и военный министр до этого, с выходом не спешил. Я не стал выяснять причину такой неторопливости: она, очевидно, заключалась в персидском характере. Думается, здесь последний нищий может заставить ожидать английскую королеву, а шах – и подавно.
В конце концов, все-таки зазвучали крики «внимание!» и «смирно!», после чего шах под музыку и парадные экзерциции караула вышел на террасу. Все тут же начали ему кланяться – исключая посольских, которые наблюдали салам не с улицы, а из дворцовых окон. Не буду описывать всю церемонию, скажу только, что тут лишний раз проявилась особость дипломатического корпуса: мы поздравляли шаха отдельно.
В облике шаха, знакомом мне по фотографиям, меня поразила не важность его, понятная для восточного сатрапа, и даже не то, что весь он был усыпан орденами и драгоценностями. Меня удивило, что на владыке красовались очки, которые он время от времени снимал и протирал платком. Понятно, что царь царей – такой же человек, как и остальные, у него тоже может быть слабое зрение, однако тут, мне показалось, было несколько иное. Очки шахиншах носил не затем, чтобы улучшить зрение, а для пущей важности. Позже я убедился в правильности своей догадки – а быту Насер ад-Дин прекрасно обходился без очков.
Когда всеобщий салам закончился, начался, если так можно выразиться, салам дипломатический. Шах вернулся во дворец, где его уже ждали посольские из разных стран. Усевшись на некоторое подобие богато украшенной семейной постели, он важно произнес: «Мубарек!», то есть «поздравляю!».
После этого дипломаты в свою очередь стали подходить к нему с поздравлениями. Сопровождалась эта однообразная, на мой взгляд, церемония подношением подарков. Опять же, довольно однообразных – тут были золотые блюда, альбомы, картины и все в том же роде.
Когда пришел наш черед, посланник кивнул мне, и мы направились прямо к шаху. Поскольку Мельников много лет жил в стране и персидским языком владел свободно, он сам, лично, представил меня царю царей. Я же из сказанного посланником ухватил только пару слов, одно из которых означало «герой». Так или иначе, похоже, аттестовали меня наилучшим образом, поскольку шахиншах смотрел на меня с явным благоволением.
– Вид брав! – с поощрительной улыбкой заметил Насер ад-Дин.
Я догадался, что повелитель демонстрирует мне свои познания в русском и сразу вспомнил Мартирос-хана с его «лош жир» и «больш пиль». Шах оглядел меня с ног до головы, лицо его затуманилось, и он с некоторым разочарованием заметил, тыча себе куда-то под нос:
– Ус мал…
Поскольку усы самого шаха маленькими назвать было никак нельзя, я понял, что речь идет обо мне. Усы у меня, действительно, были далеки от персидских, да я и не стремился их отращивать, завел только в угоду местным обыкновениям.
Я вежливо наклонил голову и заговорил по-тюркски:
– Я приветствую царя царей, да продлятся его дни на земле сверх всякой меры!
Услышав знакомые с детства звуки, Насер ад-Дин даже подпрыгнул от восторга и разулыбался во все лицо.
– Говорите по-тюркски? – спросил он меня.
– Я имел удовольствие служить в Туркестане, – отвечал я, не входя в детали.
– Отлично, – сказал шахиншах, потирая ладони, – отлично!
И уставился на меня как бы с вопросом в глазах. Я понял, чего он ждет и продолжил.
– Я знаю, что его величество любит фотографию, и хотел бы преподнести ему скромный подарок…
Еще продолжая говорить, я снял с плеча походную сумку, раскрыл ее и вытащил наружу козырь, который должен был сделать меня важной фигурой в шахском дворце. Козырем этим было фотографическое ружье Маре, опытный его экземпляр. Вы, конечно, удивитесь, как ко мне могла попасть подобная редкость, о существовании которой вообще мало кто знал. На это могу сказать, что в ходе одного недавнего расследования я оказал Маре очень серьезную услугу и в благодарность получил от него этот удивительный аппарат. Устройство позволяло делать до 12 фотоснимков в секунду. Разместив их потом на катушке зупраксископа, вы получали движущееся изображение, то есть становились свидетелем настоящего чуда.
Все это я объяснил шахиншаху и даже продемонстрировал ружье в действии. Повелитель смотрел на меня глазами ребенка, которого пригласили пожить в пряничном домике.
– Вы дарите мне это ружье? – переспросил он.
– Со всем возможным благоговением, ваше величество.
– И вы научите меня им пользоваться?
– Если только вы пожелаете.
Восторженное «вай!» дало мне понять, что сердце повелителя отныне принадлежит мне. На краткий миг я почти почувствовал разочарование – так это оказалось просто. Впрочем, удавшееся предприятие чаще всего кажется простым и легким, и совсем другое дело – конфуз.
Потрясая подаренным фоторужьем, шахиншах громогласно объявил, что салам окончен и мы немедленно едем на охоту – фотографировать зверей. В глазах Мельникова я прочел невольное уважение. «Поздравляю, господин ротмистр, похоже, сегодня вы победитель», – ясно говорил его взгляд.
Глава седьмая. Фаворит властелина
Сказать, что я стал другом шахиншаха, значит ничего не сказать. Я стал его фаворитом: едва проснувшись, он требовал меня к себе, чтобы делать все новые фотографии и создавать из них движущиеся картинки. Мне дали чин мирпенджа, иными словами, генерал-лейтенанта, и орден Льва и Солнца. Теперь ко мне следовало обращаться Нестор-дженаб, то есть «ваше превосходительство». Мне кланялись в пояс генералы и министры, моего расположения искали даже иностранные дипломаты.
