* * *
Дни шли за днями, недели за неделями. Мысль моя билась, как птица в силках, но взлететь не могла. Я перебирал в уме самые дикие возможности: подкупить уличных борцов-пехлеванов и напасть на тюрьму; взбунтовать какое-нибудь из диких местных племен и напасть на тюрьму; захватить командование над нашей Казачьей бригадой и напасть на тюрьму. Правда, в последней идее что-то было. Может быть, не стоило следовать ей слишком прямо, но что-то в ней определенно было.
Однако додумать ее я не успел, потому что случилась совершенно неожиданная вещь.
Тут надо сказать, что шаху наскучила игра в расследование, и он отдал его в официальные руки графа Монтефорте, чем, признаться, сильно облегчил мое существование. Правда, я не понимал, с какого боку полицеймейстер собирается решать эту задачку, но это уж было не мое дело. Откровенно говоря, после исчезновения ружья шах несколько охладел ко мне, и я уже не занимал место рядом с его бесценной особой, а все больше толкался среди челяди – всех этих ханов, мирпенджей и сартипов, которые, признаюсь, смотрели на меня со злорадством.
Так вот, в один прекрасный день во дворец явился граф Монтефорте и публично заявил, что нашел-таки фоторужье. Услышав такое, я не поверил своим ушам и подошел поближе, чтобы поглядеть на это чудо. Шах Каджар, похоже, испытывал нечто похожее и с удивлением глядел на итальянца.
По сигналу полицеймейстера стоявший рядом с ним офицер раскрыл богато украшенный кофр, и глазам присутствующих представилось фоторужье Маре. Повелитель издал звук, сходный с ревом племенного быка во время случки и бросился к ружью. Он обнял его крепко и нежно и поднес к лицу. На какой-то миг показалось, что он собирается его поцеловать, но до этого дело все-таки не дошло. Несколько секунд шах пожирал ружье глазами и вдруг вздрогнул.
– Это не мое ружье! – прохрипел он, поднимая побагровевшее лицо на графа.
Помертвевший от ужаса Монтефорте сделал было шаг назад, но тут же опомнился.
– Разумеется, это ружье его величества – сказал он, стараясь говорить уверенно. – Другого такого нет во всем свете.
– Оно не мое! – настаивал шах. – Посмотри, оно другое.
– Нет-нет, оно ваше, – сопротивлялся полицеймейстер.
Шах закипел от гнева и обратил свой взгляд на толпу, очевидно, кого-то выискивая. Я понял, что мое время пришло, и выступил вперед.
– Нестор-дженаб, – сказал шах, – посмотри и скажи: мое ли это ружье?
Я взял ружье из рук шаха и почтительно отступил на пару шагов назад, к Монтефорте. Даже не глядя на него, я чувствовал, как он дрожит. Шах был добрый человек, но в гневе этот добрый человек стоил десятка злодеев, и ждать от него приходилось чего угодно. Вероятно, Монтефорте уже представлял, как ему отрубают его итальянские уши, а самого графа бросают в котел с кипящим маслом.
Я оглядел ружье и сразу увидел, что это модифицированная копия того, что я дарил шаху. Конечно, жулик Монтефорте не нашел моего ружья, но он поступил иначе – написал во Францию.
– И сколько же вы заплатили Маре за этот экземпляр? – спросил я чуть слышно, не раскрывая рта. – Наверное, целое состояние?
– Умоляю, не губите, – так же еле слышно проговорил Монтефорте.
Несколько секунд я размышлял. Потом поднял глаза на шаха.
– Это ружье вашего величества, то самое, которое я вам дарил – сказал я почтительно.
– Ты хочешь сказать, мои глаза мне изменяют?! – взревел Насер ад-Дин.
– Глаза повелителя остры, как глаза сокола, он видит все под небесами, – отвечал я. – Но ружье действительно не то, что было раньше. Очевидно, похититель сам был любителем фотографии. Он усовершенствовал его. Теперь оно стало еще лучше.
И я показал шаху, что именно изменилось в ружье и как теперь им пользоваться.
– А где же вор? – спросил успокоившийся шах, поднимая глаза на Монтефорте.
– Увы, ваше величество, – отвечал хитрый итальянец, – он оказал при задержании бешеное сопротивление, и его пришлось пристрелить…
Из дворца мы выходили вместе с Монтефорте – грудь его украшал орден Льва и Солнца первой степени.
– Благодарю вас, дженерале! – пылко воскликнул граф. – Я ваш должник до конца дней.
– Так далеко не нужно – сказал я негромко. – Вы ведь, кажется, по совместительству начальник городских тюрем? Организуйте для меня побег одному заключенному.
– Проще простого, – небрежно отвечал граф. – Назовите имя.
Я объяснил ему, что речь идет об азиате, который влез в шахский эндерун. Когда полицеймейстер понял, о ком идет речь, он впал в панику.
– Дженерале, – в ужасе закричал он, – это невозможно! Если я его выпущу, мне самому отрежут уши.
– Вы мой должник, – напомнил ему я.
– Что угодно, но только не это!
Мой блестящий план совершено бездарно проваливался из-за трусости Монтефорте.
– Хорошо, – проговорил я сквозь зубы, – я подумаю.
* * *
Домой я не пошел, отправился сразу к Элен. Мне нужно было выговориться, рассказать о своих бедах хоть кому-то.
– Дурак Ганцзалин почему-то решил, что ружье спрятано в эндеруне, и полез туда… Теперь жизнь его не стоит и ломаного гроша. А этот мерзавец Монтефорте боится мне помочь – говорил я с горечью.
– Его можно понять, – заметила Элен. – Никто не хочет лишиться ушей.
– Примерно так он и сказал, – вздохнул я.
Элен задумалась на пару минут, в течение которых я лишь горестно вздыхал о судьбе моего несчастного Ганцзалина. Потом подруга моя подняла свои хорошенькие глазки и объявила следующее. Конечно, если Ганцзалин сбежит прямо из тюрьмы, за это Монтефорте по головке не погладят. Но что, если его поведут на допрос или еще куда-то, и во время перемещения он сбежит? Монтефорте будет уже как бы ни при чем!
Мне пришлось объяснить ей, что сопровождать Ганцзалина будет полицейский конвой, а Монтефорте, как полицеймейстер, несет ответственность и за полицию.
– Ерунда, – отмахнулась Элен, – пусть его везет другой конвой, не полицейский.
– Какой же это другой?
– Не знаю, какой… Например, из твоих друзей-казаков.
Я только головой покачал: Караваев никогда не согласится на такую малопочтенную службу, не дело воинов сопровождать преступников.
– Ну, пусть тогда его перевозит шахский конвой, эти, как их… гулямы, – не сразу вспомнила она трудное слово.
Я опешил: с какой стати гулямы должны перевозить государственного преступника? Да именно поэтому, отвечала Элен нетерпеливо, именно поэтому, что он – опасный государственный преступник.
Я задумался. В этом была своя логика. Простые ленивые ферраши легко могли упустить заключенного, не то что отборные молодцы-гулямы. Это, пожалуй, был аргумент. И такой аргумент, которому поверил бы и сам шахиншах, гордившийся своими гулямами не меньше, чем гаремом.
