Что же касается военных действий как таковых, тут происходило примерно то, чего я и ждал. Пехотинцы персидские, даже и вымуштрованные немцами, туркменам были не по зубам. Кавалеристы же, хоть и обладали некоторой лихостью, однако начисто лишены были рационального мышления. Это была подлинно дикая конница, которая просто неслась лавой по прямой, как выпущенный из пушки снаряд. Прирожденные наездники туркмены на своих ахалтекинцах легко уходили от персидской кавалерии, а потом, внезапно зайдя с тыла, наносили ей чувствительный урон.
– Год дэмд! – бранились британцы, наблюдая это избиение младенцев, а некоторые даже порывались сами пойти в атаку, но, впрочем, быстро остывали: никому не хотелось бесславно сгинуть в бою с дикарями, да и командование английское не поощряло такой лихости. Британия не собиралась вмешиваться в междоусобные войны персов и туркмен, которые, к тому же, недавно перешли под руку российской короны.
Зили-султан ходил мрачнее тучи: на горизонте маячил явный разгром всей его армии. Дело дошло до того, что туркмены имели наглость нападать на нас первыми. Визжа и вращая саблями, их бешеная орда выкатывала из-за горизонта и неслась прямо на наши укрепления. Разрозненная и вялая стрельба персидской пехоты из пистонных ружей не приносила врагу сколько-нибудь заметного ущерба, зато сами туркмены, ворвавшись в наш лагерь, рубили налево и направо, так что ставку командующего и лазарет пришлось передвинуть поглубже в тыл.
С каждым днем Зили-султан падал духом все больше и больше. Лазарет заполнился почти битком, а боеспособных солдат становилось все меньше. Маленькая победоносная кампания превратилась в болото, готовое утопить в себе и будущую славу принца, и его нынешнюю самоуверенность. Депеши от шахиншаха, где тот вопрошал, когда же возлюбленный сын его разобьет зловредных туркмен и воротится в его отеческие объятия, только усугубляли дело.
На мой взгляд, сейчас было самое время обратиться к британскому оружию – и в первую очередь к пулемету Максима. Если, конечно, Гирс был прав, и его уже доставили Зили-султану. Вот только мне не хотелось самому заводить об этом речь: наш милый принц оказался человеком куда более подозрительным, чем его отец шахиншах. И это неудивительно, все-таки шахиншах был тенью Аллаха на земле, а принц – всего только тенью этой тени. Так или иначе нельзя было вмешиваться самому, надо было подкинуть нужную идею через кого-то.
Во время очередной пульки в офицерском шатре я небрежно заметил, что, действуя варварскими методами, варваров не победить. Если бы у нас были не устаревшие пистонные ружья, а современное русское или британское вооружение, тогда туркмен можно было бы разнести в клочья.
– Но где же его взять, это вооружение? – спросил молоденький лейтенант Коулман.
Я только плечами пожал.
Тем не менее стрела моя попала в цель. Правда, последствия были несколько неожиданными. В тот же вечер меня вызвал к себе в ставку Зили-султан. Когда я явился, наш командующий сидел в кресле, бессильно уронив руки, и смотрел в пол. С минуту, наверное, я стоял напротив него, ничего не говоря. Наконец ресницы его дрогнули.
– Так вы полагаете, что с хорошим вооружением мы бы легко справились с туркменами? – проговорил Зили-султан без всякого выражения.
Я отвечал, что это не я так полагаю, а современная военная наука.
– Откуда же, по-вашему, мне взять это вооружение? – продолжал принц.
В этом вопросе я почувствовал опасный подвох, поэтому отвечал осторожно, в том духе, что поставка оружия сейчас едва ли решит все проблемы. Дело в том, что переговоры о поставках и сама перевозка оружия из Европы займет не одну неделю, возможно даже, речь пойдет о месяцах. За это время положение наше так ухудшится, что нам и оружие никакое не поможет.
– Ну, а если бы удалось доставить оружие в пять-шесть дней? – спросил принц.
– Это другое дело – сказал я.
Принц встал с кресла и прошелся по комнате, тяжело ступая на шелковые ковры.
– Я мог бы достать это оружие – сказал он, – и достать его в кратчайшие сроки. Однако у меня много врагов. Если оружие будет у меня, пройдет слух, что я вооружаюсь – но не против туркмен, а против собственного отца.
«Вот это откровенность!» – подумал я, а вслух сказал:
– Какие же у его величества основания не доверять вам?
– Их больше, чем достаточно, – отрезал принц. – Начать хотя бы с того, что я первый в очереди на трон. Однако добром трон мне не отдадут, он предназначен для моего брата.
«Ладно, – подумал я, – раз уж мы сегодня говорим напрямик, я тоже не буду вилять».
– Скажите, ваше высочество, а вы сами разве не хотели бы занять трон после вашего отца? – спросил я, стараясь осторожностью тона смягчить прямоту, почти грубость самого вопроса.
Зили-султан взглянул на меня. Теперь глаз его косил сильнее, чем обычно, а сам вид принца сделался страшен. Он схватился за эфес своей шашки, яростно вырвал ее из ножен и поднес к моему носу. Секунду он стоял так, словно чего-то ожидая, потом закричал:
– Читай же!
Я скосил глаза на лезвие шашки и увидел там надпись…
– Простите, ваше высочество, но ни по-персидски, ни по-арабски я не читаю.
– Здесь написано: «Кто взойдет на престол, будет зарублен этой шашкой», – рявкнул принц.
Несколько секунд мы не отрывали взглядов друг от друга.
– По-моему, сказано исчерпывающе, – негромко проговорил Зили-султан, вкладывая шашку обратно в ножны.
«По-моему, тоже, – подумал я. – Можно считать это признанием в преступном умысле. Вот только достаточно ли будет этого для осуждения принца? Мало ли, кто и что пишет на шашках. Нет, тут нужно что-то более определенное…»
Этим определенным могло стать появление английского оружия у армии Зили-султана. И, судя по всему, наш принц уже принял нелегкое решение. Это означало, что мое дело теперь – сидеть тихо и наблюдать за развитием событий.
* * *
В ожидании оружия, которое, как легко догадаться, повезут не из Британии, а из Исфахана, армия Зили-султана окопалась и перешла в глухую оборону. Потери наши сразу уменьшились, а вместе с ними уменьшилось и самоуважение.
– Сидим тут, как крысы в трюме, а эти варвары гуляют прямо по нашим головам! – бранился даже полковник Олдридж.
Я не удержался от того, чтобы не посоветовать ему вскочить на лошадь и лично пойти в атаку. Тот даже не взглянул на меня в ответ. После неудачного вызова, когда неожиданно для всех выяснилось, что я настолько знатен, что простых британских полковников просто за людей не считаю, он предпочитал меня вовсе не замечать. Однако все-таки не сдержался и минут через пять, когда все уже забыли о том, что я сказал, заявил, что готов пойти в атаку, если я составлю ему компанию.
Все англичане с любопытством поглядели на меня. Я хотел было сказать в ответ что-то язвительное, но вдруг подумал, что мысль эта не такая глупая, как могло показаться. Разумеется, ни в какую атаку я бы не пошел, но вот пробраться к туркменам и взять у них языка было бы совсем неплохо. И не для того, разумеется, чтобы выяснить их численность и вооружение – все вооружение их было выставлено напоказ. Языка я хотел взять из личной надобности. Дело в том, что после удачно проведенной провокации Ганцзалин так и не появился на горизонте. Все попытки выяснить что-то у местных племен, которых Ганцзалин водил за границу против туркмен, ни к чему не привели: очевидно, их вожди опасались быть наказанными за самоуправство и держали язык за зубами.
