Меньше всего меня волновали трудности перевода. Туркменский относится к той же огузской группе, что и тюркский, на котором говорил шахиншах, а его я понимал прекрасно.
Довольно скоро мы подъехали к можжевеловому леску и осторожно въехали в него. Порывом ветра полковнику едва не снесло фуражку. Внезапно вороной, на котором я ехал, заволновался и тихонечко заржал. Я поднял руку, давая полковнику знак замереть на месте. Мы застыли, вслушиваясь в ночную тишину. Коня мог напугать леопард или волк, но тогда, скорее всего, он бы зафыркал и задрожал бы от возбуждения.
Вороной снова заржал – негромко, нежно, и тут же среди деревьев раздалось ответное ржание.
– Назад! – крикнул я, понукая своего жеребца, но тут же вокруг нас загрохотало, запели пули, защелкали затворы, раздались гортанные крики. Ночь превратилась в изогнутый, воющий, дикий хаос.
– На землю, – крикнул я полковнику, – живо!
Я спрыгнул с коня и сразу припал к земле, но Олдридж спешиться не успел. Его лошадь подстрелили, она, падая, придавила полковнику ногу. Тот стонал, прижатый лошадиной тушей. Спустя секунду вокруг зажглись факелы, и я увидел направленные на нас винтовки. Я тут же поднял левую руку вверх, а правую, в которой держал револьвер, уткнул в голову полковнику.
– Не стреляйте, – крикнул я по-тюркски, – я русский офицер! Я взял в плен английского полковника!
– Что вы делаете? – недоуменно заговорил Олдридж, – что вы… мы же вместе…
Я ударил его револьвером между лопаток так, что он съежился.
– Молчите, идиот, – прошептал я, – иначе мы оба пропали.
И снова приставил револьвер к его голове и решительно взвел курок…
Глава четырнадцатая. Туркменский плен
Признаюсь, я совершил глупость. Мне даже в голову не пришло, что беспечные туркмены могли спрятать в леске постоянный дозор! Столкнувшись с врагом столь внезапно, мне пришлось выбирать – либо сопротивляться и умереть, либо попробовать сыграть в сложную игру. Я выбрал второе.
Конечно, я рисковал. Я не знал точно, с каким из туркменских племен имею дело. Кочевые западные туркмены и прикаспийцы относились к русским хорошо. Но если речь пошла бы, например, о текинцах, то сейчас скорее Олдридж должен был держать меня на мушке.
К счастью, риск оправдал себя. Поняв, что имеют дело с русским, да еще к тому же взявшим в плен английского полковника, туркмены повели себя спокойно. Особенной радости они не выразили, но связывать меня не стали, оставили свободным. А вот несчастного Олдриджа спеленали, как младенца. Кричал он при этом ужасно, да еще и поносил меня на чем свет стоит, называя предателем и изменником – до тех пор, пока ему не заткнули рот кляпом. Я сочувствовал ему всей душой, но помочь ничем не мог.
Туркмены довезли нас до лагеря (Олдриджа просто перебросили через седло, меня усадили на лошадь позади одного из воинов). Тут нас разделили. Мне дали спешиться, а полковника повезли дальше. Это меня несколько обеспокоило. Конечно, я не думал, что полковника тут же казнят – за него можно было взять неплохой выкуп, но мне не хотелось оставлять беднягу один на один с кочевниками. В конце концов, в том, что его взяли в плен, была моя вина.
– Его надо допросить – сказал я начальнику туркменского поста, но он только отмахнулся.
Уже пешком меня повели через лагерь. Конечно, можно было попробовать сбежать – но как бросить на произвол судьбы несчастного Олдриджа? Когда мы подошли к большой юрте, я понял, что мы прибыли к здешнему командиру, возможно даже, к племенному хану.
Так оно и было. Меня ввели в юрту, там, на полу, прямо на узорчатых кошмах сидел здешний военный командир. На голове его красовалась круглая черная папаха, он зябко кутался в халат. Из-под халата видны были широкие штаны и сложенные по-турецки ноги в кожаных сапогах. Густая борода и внимательный взгляд исподлобья завершали картину.
– Здравствуй, хан – сказал я по-тюркски.
– Рюськи? – спросил хан.
– Да, я русский офицер, – отвечал я, сообразив, что он меня испытывает – точно ли я русский или только выдаю себя за него.
Хан кивнул и перешел на родной язык.
– Зови меня Ходжи-бай, – велел он.
Я наклонил голову, показывая, что понял его.
– Что ты здесь делаешь?
На этот вопрос у меня имелся ответ – было время подумать, пока нас с полковником сюда везли. Я рассказал историю, которая бы показалась дикой любому цивилизованному человеку, но не туркменскому воину.
Суть всей истории состояла в следующем. После того, как на границе начался конфликт между туркменами и персами, шахиншах отправил сюда своего сына и его войско. Вместе с принцем поехали английские советники. Русские советники не поехали, поскольку воевать русским с туркменами сейчас, когда туркмены присоединяются к России – это все равно, что воевать с самими собой. Однако русский посланник попросил меня отправиться в Туркмен-Сахру в качестве своего рода инспектора – наблюдать, чтобы цивилизованные нормы войны не были нарушены со стороны Персии по отношению к нашим союзникам туркменам.
Я по мере моих скромных сил выполнял свою миссию, однако англичане отнеслись ко мне плохо. Хуже всего вел себя их полковник, он даже позволял себе унижать меня. Поскольку он старше меня по званию, я не мог вызвать его на дуэль (тут я немного приврал, но вряд ли туркменский бай знал картельный кодекс) и не мог воздействовать на него другими способами. Обращение напрямую к Зили-султану также ничего не дало: принц любит англичан и не любит русских. И тогда я решил отомстить полковнику по-своему: взять его в плен и сдать туркменам, которых чрезвычайно уважаю как могучих и храбрых воинов.
Пока я произносил этот пламенный монолог, бай глядел на меня, не моргая. Но, видимо, я был убедителен, потому что к концу истории он немного отмяк и даже позволил себе улыбнуться: ему явно пришлась по душе азиатская изощренность моей мести.
– Мне нравится твоя искренность – сказал бай, – и ты поступил, как умный человек. Но мне нужно будет спросить у тебя кое о чем.
И он стал расспрашивать меня о состоянии войска Зили-султана. Отвечал я на его вопросы подробно и исчерпывающе, не стараясь ничего утаить. Не исключено, что в нашем лагере имеются у него лазутчики из числа персов, так что сравнивать ему есть с чем. Да, между нами говоря, и скрывать там было особенно нечего. Вот разве что Зили-султан все-таки решился и выписал из Исфахана пулемет. Но об этом, думаю, кроме самого султана пока никто не знает.
Закончив с расспросами про Зили-султана, хан велел подать кислого верблюжьего молока и угостил меня. Мы разговаривали уже почти по-приятельски, он расспрашивал меня о политике белого царя и что тот собирается делать с Туркестаном. Отвечал я осторожно, упирал на то, что белый царь, очевидно, предоставит туркменам большую автономию. То есть жить они будут как хотят, принося лишь небольшую дань царю, и царь будет защищать их от врагов.
