– От врагов мы сами защитимся, – мрачновато отвечал Ходжи-бай, – нам бы защититься от друзей.
Я же подумал, что и друзьям туркмен, и врагам придется одинаково солоно, если те вызовут неудовольствие степняков.
В этот миг в юрту вошел один из воинов и, наклонившись к Ходжи-баю, стал что-то шептать. По лицу бая понять ничего было нельзя, но меня охватило дурное предчувствие. Я оглянулся назад – в проеме выхода видны были несколько туркмен с висящими на боку саблями. Мерцающий свет факелов колебал их лица, подкрашивал багровым и делал ужасными, словно то были не люди, а выходцы с того света. Мне стало не по себе, но я успокоил себя, говоря, что вряд ли они явились по мою душу, скорее всего, это просто охрана командира. А где же была эта охрана, когда тебя сюда вводили, шепнул мне внутренний голос, почему она появилась только сейчас?
«Ладно, – думал я, – предположим, это за мной. Но почему? Что могло случиться за столь короткое время, чтобы туркмены потеряли ко мне доверие?»
Ходжи-бай движением руки отпустил гонца, потом щелкнул пальцами. Охрана вошла в юрту.
– Взять его! – скомандовал бай, кивнув на меня.
Тяжелые ладони опустились мне на плечи и согнули в три погибели. Ловкий маленький воин свел мои руки за спиной и мгновенно опутал их веревкой.
– Бай! – крикнул я. – За что? Кто так обращается с гостем?
– Ты не гость, а шакал, ты паршивая собака, – отвечал бай и отвернулся.
Меня вывели из шатра и повели прочь. Вели меня крайне неудобно. Один стражник взялся рукой за веревку, который были связаны мои руки, и приподнял ее чуть вверх, так что мне пришлось нагнуться. Понятно, что думать о бегстве в таком положении не приходилось, да я и не думал. Я все пытался понять, где же я сделал ошибку, что сказал не то. И еще я пробовал угадать, куда именно меня ведут. Если в какой-нибудь зиндан, то время еще есть. Если на казнь, то хочешь не хочешь, все-таки придется попробовать сбежать. Если есть хоть один шанс, его надо использовать.
Впрочем, все прояснится очень скоро. Если меня поведут за пределы лагеря, то часы, а, точнее, минуты мои сочтены. Если оставят внутри, то, значит, решили держать в заточении. Однако не стоит во всем рассчитывать на судьбу. Иногда можно подтолкнуть ее в нужную сторону.
– Меня нельзя убивать, – заявил я. – Я очень важное лицо в России. Обратитесь к нашему посланнику Александру Мельникову, он подтвердит мои слова.
В ответ меня пихнули в спину так, что руки мои задрались еще выше. Резкая боль пронзила плечи, но я стерпел. Конечно, предложение обратиться к Мельникову из туркменских степей выглядело нелепым, если не не издевательским. Но в моем положении годится все, что придает словам убедительность.
– Я принадлежу к русской императорской семье, – продолжал я. – Вам дадут любой выкуп, который вы захотите…
Думаю, эту вольность августейшие особы простили бы мне, даже если бы вдруг узнали о ней. Так или иначе в спину меня больше не пихали и приотпустили веревку, так что я шел теперь выпрямившись. Мне удалось поколебать их решимость – и это уже было неплохо.
Впрочем, я уже понял, что сегодня едва ли буду казнен. Меня подвели к довольно глубокой продолговатой яме – пару саженей в глубину, то есть ровно столько, чтобы обычный человек не мог из нее вылезти сам. Мне развязали руки и заставили спуститься в яму по веревке. После того, как я оказался внизу, веревку вытащили.
Посветив в яму факелом, туркмены ушли, оставив на страже только одного часового. При неверном свете факелов я успел заметить скорченную фигуру, забившуюся в угол и старавшуюся скрыться от света. Впрочем, туркмены ушли, и в зиндане нашем снова стало темно, хоть глаз выколи.
* * *
– Эй, друг, – окликнул я узника по-тюркски.
Тот ничего не отвечал, только еще сильнее вжался в землю. Ах, вот оно что…
– Добрый вечер, полковник – сказал я по-английски. – Вот мы с вами и воссоединились. Это ведь вы наябедничали на меня туркменам?
Олдридж слегка пошевелился, лица его в темноте было не разобрать. Но я не унимался.
– Что вы им рассказали обо мне?
– Почему вы решили, что я им что-то сказал? – слабо отвечал полковник.
Я пожал плечами: догадаться нетрудно. Мы славно, почти дружески беседовали с Ходжи-баем, как вдруг ему сообщают нечто такое, что совершенно меняет его отношение ко мне. Ну, и само поведение полковника выглядит довольно недвусмысленно.
– Вы сказали ему, что мы вместе отправились на разведку? – спросил я. – Вместо того, чтобы придерживаться моей версии?
Полковник помолчал, потом пробормотал внезапно осипшим голосом.
– Меня пытали…
Мне стало жалко этого напыщенного индюка, который бог знает что о себе воображал, но при первом же столкновении с действительностью капитулировал безоговорочно и полностью.
– Очень жаль – сказал я. И бессердечно продолжил: – Очень жаль, что вы не выдержали этих пыток и предали меня, потому что теперь некому будет вытаскивать нас отсюда…
В яму упал отсвет костра, который развел наш караульный, и в темноте глаза полковника блеснули желтым светом.
– Но нас ведь не убьют? – спросил он. – Ведь нас не убьют, правда?
– Ну, меня, разумеется, не убьют, – отвечал я сурово. – Я слишком важная персона. За меня дадут хороший выкуп, так что беспокоиться мне не о чем.
– А мне? – спросил Олдридж. – Как же я?
– И вам не о чем беспокоиться. Если, конечно, у вас имеется сто тысяч фунтов на выкуп.
Англичанин был ошарашен. Сто тысяч? Но почему такая несуразная цифра, ведь это целое состояние. Я объяснил, что именно такую цифру заплатят за меня. Почему же за него должны просить меньше, я ведь простой русский казак, а он – настоящий английский полковник.
– Боже мой, – застонал он, – боже мой, за что мне это?!
Я попросил его перестать стенать, потому что мне нужно подумать. Он послушно затих, а я взялся за дело. Чаще всего люди совершают одну из двух самых распространенных ошибок. Первая – берутся за дело не думая, и вторая – начинают думать, не предприняв необходимых мер. В моем случае требовалось сначала кое-что сделать и только потом – думать.
Для начала я осмотрел нашу темницу. Обычный варварский зиндан, устроенный в образе ямы. Правда, выкопан хитро, глиняные стены устроены под небольшим углом: начнешь карабкаться – поползут, а то и просто обвалятся.
Ясно, что без помощи часового отсюда не выбраться. Я посвистел – раз, другой, третий. Никто не отзывался.
– Эй, друг, – крикнул я по-тюркски, – друг, отзовись!
Через несколько секунд в яму заглянул часовой. Его одутловатая физиономия неровно освещалась факелом.
– Друг, – сказал я, – мне надо до ветру…
– Можешь прямо там, – разрешил часовой.
