Я в последний раз глядел на удаляющийся берег. Каких воспоминаний больше оставила во мне Персия – грустных или светлых? Пожалуй, что грустных. Пожалуй, я слишком рано отплывал отсюда. Пожалуй, я оставил здесь что-то важное Слишком важное, чтобы взять и уехать просто так…
– Ганцзалин! – рявкнул я. – Где ты, черт тебя подери?
Ганцзалин тут же сгустился из воздуха, словно только и ждал моего зова.
– Что угодно господину?
– Мы остаемся, – кратко отвечал я. – Найди капитана и предложи ему денег, чтобы он отправил нас обратно на берег.
Ганцзалин мгновенно исчез. Я снова повернулся, глядя на берег.
– Прекрасная погода, не так ли? – раздался за моей спиной женский голос.
Я оцепенел. И так же, не выходя из оцепенения, медленно повернул голову. Рядом стояла Ясмин в очаровательном белом платье, белой шляпке и с белым зонтом.
– Надеюсь, путешествие у нас выйдет замечательным – сказала она, глядя на меня смеющимися глазами.
– Я бы не рассчитывал на это, – отвечал я после небольшой паузы. – Пароходишко старый, здесь бывает сильная качка…
– Я имею в виду путешествие по России. Я давно хотела там побывать. Это великая страна, она мне кажется очень интересной. Могу я вас попросить быть моим чичероне?
Несколько секунд я молчал. Потом рявкнул:
– Ганцзалин!
– Слушаю, господин, – слуга уже стоял рядом.
– Ступай к капитану, отмени высадку на берег, – велел я, не отрывая взгляда от Ясмин.
– Уже отменил, – спокойно отвечал тот.
Я посмотрел на него.
– Так ты знал?
Он только руками развел.
– Я заметил госпожу, еще когда мы поднимались на борт.
Я махнул рукой на хитреца и повернулся к Ясмин.
– К вашим услугам, сударыня.
Ясмин улыбнулась в ответ и сказала, что теперь совершенно уверена: в России скучать ей не придется…»
Эпилог. Историк и генерал
Пока Волин читал, восьмидесятишестилетний генерал-майор сидел в любимом кресле у окна, откуда мог видеть не только всю гостиную, но и выход из прихожей. «Удобный ракурс для ведения огня», – говаривал он, и было не ясно, всерьез он или шутит. Впрочем, ракурс был действительно удобный: сидя так, старый историк, вооруженный карабином «Сайга», легко мог контролировать группу спецназа.
Волин так увлекся чтением, что забыл про еду. А когда генерал принес ему собственноручно сделанные бутерброды, проглотил их, не чувствуя вкуса.
Наконец последняя страница была прочитана, и Волин с облегчением откинулся в кресле. С минуту сидел с закрытыми глазами, потом поднял голову и посмотрел на Сергей Сергеевича.
– Неужели все на самом деле так и было? – спросил он. – Или, может, все-таки мистификация? Какой-то писатель прошлого века решил позабавиться, подшутить над потомками.
Генерал поглядел на него сурово.
– Никаких мистификаций – отчеканил он, – говорю же, надворный советник этот существовал на самом деле. Больше того, я знал его лично.
Волин поднял брови. До каких же это лет дожил таинственный надворный советник, если генерал знал его лично?
– Ну, не его, не его – его сына, – поправился генерал. – Сын работал на нас в Великую Отечественную, был двойным агентом – британско-советским… Так вот, советник наш был гением разведки и уголовного сыска. Он здесь про себя пишет, что он не великий, а только выдающийся. Как раньше говорили, смирение паче гордости. На самом деле великий, конечно, по-другому не скажешь.
Генерал задумался о чем-то своем. Волин терпеливо ждал. И дождался, хоть и не скоро. Сергей Сергеевич поднял на него желтоватый ястребиный взор, глядел, не моргая.
– Ты знаешь, что нашел только часть его дневников?
– Нет, – отвечал Орест, – откуда же мне знать.
– Только часть, – повторил генерал. – Оставшиеся он спрятал в другом месте.
– И где же они?
Генерал не без труда выбрался из кресла.
– Пойду заварю чаю. А то разговариваем как-то не по-человечески, как дикари.
– Сидите, – с досадой сказал Волин, – я сам все сделаю.
Но генерал только рукой махнул: не дергайся.
– В моем возрасте жизненно необходимо двигаться – сказал он назидательно. – Каждый мой шаг – это шаг прочь от могилы. А когда я сажусь, считай, лечу на тот свет на гоночном автомобиле.
И он, шаркая ногами, пошел на кухню. Волин выдохнул и стал ждать по системе йогов, то есть считая вдохи. На двадцать третьем вдохе в комнату вошел Сергей Сергеевич, неся в руках блюда с чайником, двумя чашками и конфетами в вазе. Осторожно, чтобы не разлить, поставил все это на столик, уселся обратно в кресло.
– Угощайся, – сказал.
Волин, обжигаясь, отпил чаю, не чувствуя вкуса, съел конфету.
– Так что со второй частью? – спросил он.
– Конфеты невкусные попались… – после паузы заметил генерал, двигая старческими челюстями. – Может, оно и к лучшему, мне в моем возрасте сладкое вредно.
Потом посмотрел на Волина ясным взглядом, сказал:
– За что мы, историки, не любим писателей? Вот нашел ты документ – займись им всерьез, исследуй, опубликуй, чтобы другие тоже могли над ним работать. Но публикуй в первозданном виде, чтобы истина не пострадала. А писателям лишь бы свое выпятить. Для них история – гвоздь, на который они вешают свою картину. И уже не разберешь, где правда, а где выдумка. Возьми, например, то, что писал о себе сам человек, и сравни его с тем, что про него писатель наваял. Так и не поймешь сразу, что это об одном и том же человеке писано. Вот такие вот дела, Орест Витальевич. Такие у нас дела.
Генерал помолчал с минуту и закончил, значительно глядя на Волина:
– А текстами этими надо будет заняться всерьез. Не исключено, что благодаря им кое-кого все-таки удастся вывести на чистую воду…
