– Но он, к несчастью, не заряжен, – отвечал Буренин, и рука его потянула из кармана браунинг.
– Зато заряжен кольт Ганцзалина, – возразил Загорский.
Буренин медленно повернул голову и увидел, что прямо на него глядит дуло американского кольта. Держал его, отвратительно улыбаясь, китайский помощник Загорского.
– Любезнейший Нестор Васильевич, мы ценим ваше гостеприимство, – серьезно заметил Аметистов, – но давайте-ка успокоимся и спрячем оружие.
Загорский отвечал, что он не возражает, но как радушный хозяин требует, чтобы первым это сделали гости. Под недобрым взглядом Ганцзалина Буренин уложил пистолет в задний карман брюк, после чего Ганцзалин, что-то ворча, опустил дуло своего кольта.
– С вашего позволения, моя «беретта» полежит рядом со мной на столе – все равно она не заряжена, – улыбнулся хозяин дома. – Ну-с, я вас слушаю.
– Мы ищем пальто, – заявил Аметистов. – Черное мужское сильно поношенное пальто. Его украли у Обольянинова, любовника моей кузины. Оно очень дорого ему, это память о покойной матери.
Загорский засмеялся неожиданно весело.
– Старушка-графиня за всю жизнь подарила сыну одно только пальто?
– Нет, но это единственное, что от нее осталось, – отвечал Аметистов. – Все остальное реквизировали.
Загорский кивнул.
– Ага, – сказал он. – Пальто. Дайте-ка подумать… Ну, да, разумеется. Дело в не пальто, конечно. Ради какого там пальто пальцем о палец бы не ударили такие серьезные господа – или вас правильнее называть гражданами?
– Меня можно звать товарищем, я старый большевик, – встрял Буренин.
– Пусть так, – согласился гостеприимный хозяин. – Хотя мне почему-то кажется, что вы такой же большевик, как и я. Впрочем, это меня не касается. Я хотел сказать, что дело не в пальто, а в том, что в нем спрятано. Видимо, у графа оставались кое-какие драгоценности, и он зашил их в подкладку. А вот ради такого куша уже стоит постараться. Я прав, не так ли?
Аметистов молча и как-то странно смотрел на Загорского.
– Я бы восхитился вашей дедукцией, если бы не догадывался, что пальто взяли вы и, вероятно, уже вытащили оттуда графские брильянты, – процедил он наконец.
– Вы полагаете, что это я украл пальто? – удивился Нестор Васильевич.
– Не вы лично, а ваш помощник, – отвечал Аметистов. – Люди видели, как графское пальто нес китаец.
Загорский пожал плечами: почему они решили, что это именно его китаец?
– Да потому что другой китаец, Херувим, сказал нам это, – не выдержал Буренин.
Нестор Васильевич усмехнулся и заметил, что для своего возраста его гости слишком легковерны. Самого-то Херувима они допрашивали? Может, как раз он это пальто и взял.
– Он утверждает, что пальто взял ваш Газолин.
Загорский развел руками: а что еще он мог сказать? Во-первых, он не хотел отдавать брильянты. Во-вторых, Ганцзалин – его заклятый враг.
– Херувим считает, что мой помощник подбивает клинья к горничной Пельц – Манюшке… – объяснил Загорский.
– Манюшка – племянница Зои Денисовны, – уточнил Буренин.
Загорский согласился – пусть племянница. Буренин – тапер, Манюшка – племянница, господин Аметистов – кузен, у всех своя работа. Так вот, Херувим влюблен в Манюшку и даже предлагал ей уехать в Шанхай и завести там кучу китайских детей. Но Манюшка – молодая и ветреная девушка, никаких китайских детей ей не нужно. Херувим полагает, что виной ее упрямству – Ганцзалин и на дух его не переносит.
– Скажу откровенно, друзья мои, шансов найти пальто, точнее, спрятанные там брильянты у вас немного, – заметил Загорский. – Это я вам говорю как человек с богатым жизненным опытом. Один китаец сказал, что брильянты взял Ганцзалин, и вы пришли к нам. Сейчас мой Ганцзалин скажет вам, что брал не он, а третий китаец – и вы отправитесь на его поиски. Позвольте заметить, что в Москве сейчас очень много китайцев: чтобы опросить их всех, не хватит целой жизни.
– Вы хотите сказать, что брильянты все-таки взял Херувим? – прищурился Аметистов.
– Этого я не утверждаю. Знаю только, что Херувим вас обманул, а мой Ганцзалин в глаза не видел ни пальто, ни драгоценностей.
Несколько секунд парочка молчала. Потом в глазах Аметистова зажегся зловещий огонь.
– Благодарю вас, господин Загорский, за терпение, – сказал он раздельно. – Один вопрос: зачем вам пистолеты?
– Остались от старых добрых времен, не выкидывать же, в самом деле, – любезно отвечал Нестор Васильевич.
– Ну да, – осклабился Аметистов, – конечно. Впрочем, это не наше дело. Желаем вам всего наилучшего, засим позвольте откланяться.
И оба железным шагом двинулись к выходу.
– Вы забыли свой парфюм, – сказал им в спину Загорский.
– Это вам – в благодарность за науку, – отвечал Аметистов, не оборачиваясь.
И дверь за ними закрылась. Загорский задумчиво повертел в руках пузырек с духами, отвинтил крышку, помахал ладонью, потянул носом.
– Кажется, настоящий, – сказал он. – Вообще, любопытный аромат. Но не идеальный.
– А какой идеальный? – спросил Ганцзалин.
– Я думаю, все рекорды побьют духи со свежим ароматом. Свежий аромат соотносится у мужчин с юностью и чистотой. А юная простушка всегда побивает немолодую красавицу. Свежий аромат выдает зрелую женщину за юную – вот поэтому он вне конкуренции.
Ганцзалин покачал головой.
– В Советской России – власть рабочих и крестьян, – заметил он хмуро. – А они моются редко. Поэтому здесь главными духами будут самые вонючие. Их будут лить за шиворот, чтобы перебить естественный запах.
– Ты не романтик, Ганцзалин, – смеясь, упрекнул его Загорский.
– Мало-мало не ломантик, – отвечал помощник, очевидно, пародируя Херувима.
Загорский задумался.
– Во всем этом есть одна печальная новость, – наконец проговорил он. – Господа, которые от нас ушли, настроены очень серьезно. Так что твоему приятелю Херувиму, скорее всего, жить осталось считанные часы. Или даже минуты.
– Поделом дураку, – отвечал Ганцзалин сурово.
Загорский покрутил склянку в пальцах и закрыл ее. Поставил на стол.
– Конечно, исходя из соображений гуманности, надо было бы вмешаться, – сказал он задумчиво. – Но всегда ли нужно, а, главное, можно вмешиваться в чужую судьбу? К каким последствиям все это может привести? Вмешиваясь в чужую карму, влияешь и на свою, не так ли? А зачем нам это надо? Как говорил Благословенный, нам бы со своими делами разобраться, а там хоть трава не расти.
И он посмотрел на Ганцзалина – в глазах его мелькали веселые искорки. Слуга только поморщился. Однако Загорский продолжал смотреть на него. Это был взгляд добрый и дружественный, но Ганцзалин под этим взглядом чувствовал себя явно неуютно. Наконец он скривился, поднялся со стула и направился к выходу.
