Херувим понял, что на мякине любимую не проведешь, и признался, что нашел на улице пальто, в подкладке которого скрывался целый клад из драгоценностей. Теперь он богат и может вместе с Манюшкой ехать в Шанхай.
– Вон оно что, – глаза у Манюшки как-то странно блеснули. – То-то сегодня утром был шум из-за какого-то пальто. Граф так убивался, так убивался. А на Зое Денисовне до сих пор лица нет…
И она сияющими глазами поглядела на Херувима. Тот почувствовал, что за один такой взгляд готов жизнь свою отдать. Но жизнь отдавать не потребовалось. Манюшка была сегодня податлива, как никогда, и Херувим сорвал с ее уст несколько незаконных поцелуев. Вообще-то ему целоваться не нравилось, китаец этого не понимал – мокро, противно. Но знал, что у русских девушек так принято: целует – значит любит. А ходе очень хотелось Манюшкиной любви, ради этого он был готов терпеть даже ее поцелуи.
Впрочем, Манюшка миловалась с ним ровно столько, сколько, по ее мнению, стоило колечко – без всяких авансов и кредитов. После этого выставила обнадеженного ходю на лестницу, пообещав поехать с ним не только в Шанхай, но и прямо к черту на рога – если брильянтов будет много.
Спустя пять минут в дверь постучали. Манюшка пошла было открывать, но перед самой дверью что-то вспомнила, охнула, быстро свинтила подаренное колечко с пальца и спрятала за корсаж. И только после этого распахнула дверь. На пороге стояли кузен Зои Денисовны и бородатый толстяк, который раньше играл здесь на рояле.
– Ага, – монокль Аметистова при виде Манюшки засиял чистым золотом, – на ловца и зверь бежит. Мы с тобой, старый бомбист, ищем наше счастье в китайских притонах, а оно встречает нас в прихожей!
– Это хорошо, что встречает, – кивнул толстяк, – пролетариат свое счастье упускать не привык.
– О чем это вы такое говорите, не понимаю, – сказала Манюшка, принужденно улыбаясь – ей казалось, что кольцо вот-вот прожжет ей лиф.
– Сейчас поймешь, – пообещал Буренин. – Где твой косоглазый хахаль?
– Фу, фу, мон ами
[31], что за тон, – поморщился Аметистов. – К чему эта рабоче-крестьянская прямота, здесь вам не Совнарком. С барышней надо обращаться изящно. Итак, ма бель
[32], я повторяю вопрос моего друга: где наш прекрасный принц из Поднебесной, проще говоря, где Херувим?
– Откуда мне знать, – безразлично пожала плечами горничная, – дома, наверное. Он тут уже дня два как не появлялся.
– Точно не появлялся? – испытующе глядя на нее, поинтересовался зловредный кузен.
– Как Бог свят, – не моргнув, отвечала Манюшка, – истинный Христос и Дева Мария.
Тут можно, конечно, сказать, что Аметистов и на самом деле очень легковерен, если не может вывести на чистую воду простую горничную. В защиту его заметим, что женщины, когда лукавят, делают такое правдивое выражение лица, что им самим кажется, что они говорят правду. И если даже самим женщинам не разобраться в этой смеси искренности и притворства, что говорить о мужчинах? Нет, не мог Аметистов вывести Манюшку на чистую воду, никак не мог. В конце концов, что бы там про него ни думали, все же он был джентльмен, буквально только что приехавший из Парижа. Поэтому он почти поверил Манюшке. Так и сказал: я вам почти верю.
– А, по-моему, она врет, – нагрубил Буренин.
– Ах, как это я вру! – очень натурально возмутилась Манюшка. – Как это вы можете такое говорить? Я Зое Денисовне пожалуюсь, вас из партии исключат!
– А я тебя расстреляю, – пообещал в ответ тапер. – Как гидру на многострадальном теле революции.
Неизвестно, до чего бы еще дошли взаимные угрозы, если бы в прихожей не появилась Пельц. Увидев Аметистова, она переменилась в лице.
– Ну что – нашли? – воскликнула она, волнуясь.
– Не так сразу, – отвечал тот, понизив голос. – Следуйте за мной, мадам.
И направился прямо в гостиную. Зоя безропотно пошла следом. За ними тут же увязался и Буренин, напоследок тишком показав Манюшке волосатый даже для пианиста кулак. Манюшка схватилась за грудь и побежала к себе в комнату.
В гостиной на креслах сидел бледный от дурмана Обольянинов.
– Похоже, он у тебя вообще не просыхает, – с осуждением заметил Аметистов.
– Типичный эксплуататорский класс, – согласился Буренин, – мы таких стреляли и стрелять будем.
– Ему плохо, – с тоской сказала Зоя, – такой удар!
– Удар – это хук справа, – объяснил старый бомбист, – в крайнем случае – слева. А потеря нетрудовых драгоценностей – это не удар, а заслуженная кара.
– Пусть выйдет, – велел Аметистов, – ему вредно нас слушать.
Зоя подошла к Обольянинову, взяла его руки в свои.
– Павлик, прошу, – пролепетала она. – Не мог бы ты пойти в спальню… Тут приватный разговор.
Тот с трудом поднял на нее взгляд, мученически улыбнулся, помахал рукой.
– Я сам, – прошептал он, – сам…
Поднявшись с кресел и пошатываясь, он двинулся к двери. Но шел почему-то не по прямой, а как-то зигзагами.
– Наискосяк ходит, как привидение, – заметил Буренин, провожая его взглядом.
– Какое еще привидение? – удивился Аметистов.
– Китайское.
Кузен поморщился.
– Ты опять все перепутал. Китайские злые духи, напротив, ходят только по прямой. Стыдно не знать таких вещей, чему только вас на политзанятиях учат. Так или иначе, вряд ли наш друг Обольянинов может считаться полноценным привидением. Пока, во всяком случае.
– Он болен, – прошептала Зоя, – ему так плохо. Из-за меня он лишился всего, но ни слова упрека.
– Всего он лишился из-за наших друзей-большевиков, – отвечал Аметистов, тыча пальцем в Буренина. Тот подбоченился и кивал головой, очень довольный собою. – Не зря таких, как твой граф, в народе зовут лишенцами. А все потому, что живет он на нетрудовые доходы, то есть, прости, нещадно тебя эксплуатирует.
– Довольно, – сказала Зоя, снова обретая твердость голоса, – хватит болтать. Что вы нашли?
– Ничего, – отвечал Аметистов. – Никаких следов и даже подозрений, кто мог унести пальто.
Буренин изумленно открыл рот и захлопал глазами, но Аметистов незаметно для Зои толкнул его в бок.
– Значит, все пропало, – упавшим голосом сказала Пельц.
– Все, – жестоко подтвердил кузен.
Она упала в кресла, закрыла лицо руками.
– Как я скажу ему это… – прошептала она. – Как объясню? Теперь все кончено!
– Да-с, трудновато будет, – холодно заметил Аметистов.
С минуту все молчали. Кажется, Аметистов ждал, пока Зоя окончательно не погрузится во тьму отчаяния.
