Ошеломленный Сбитнев пытался вставить хотя бы слово, но Аметистов даже вздохнуть ему не дал.
– А вот это, изволите видеть, мой старинный друг, очень старинный, уж черт его знает, сколько десятилетий знакомы, с пеленок практически, – тараторил он, указывая длинным пальцем на толстяка, – не кто иной, между прочим, как старый революционер и пианист Николай Евгеньевич Буренин.
Иван Андреевич ошеломленно поглядел на Буренина, который поклонился и кокетливо шаркнул ножкой. Он сбрил бороду и окончательно перестал быть похожим на настоящего Буренина, на которого и прежде походил мало, зато сделался ужасно похож на актера Сумбатова-Южина: в нем проглянуло что-то затаенно грузинское – величавое и вместе с тем застенчивое.
Фамилию Буренина Сбитнев где-то слышал, но сейчас его волновало другое: каким образом эти двое без приглашения и без повестки проникли в его кабинет.
– Да как же без повестки? – заюлил Аметистов. – Имеется повесточка, даже две, и вами собственноручно подписаны. Мы приглашены в качестве свидетелей по делу гражданки Пельц и бывшего графа Обольянинова. Все в лучшем виде, извольте убедиться.
И он сунул в нос Сбитневу сразу две повестки. Тот хотел было их посмотреть, но живот снова схватило. И не просто схватило, а как будто кто-то тяжелым жандармским сапогом ударил прямо в диафрагму. Иван Андреевич, не говоря худого слова и вообще ничего не говоря, повалился на пол. Над ним немедленно склонились две участливые физиономии.
– Мы, может быть, не вовремя? – поинтересовался Аметистов. – Вы только скажите, мы позже придем.
– Помогите… – прохрипел Иван Андреевич. – Врача…
Тут оба негодяя забегали по кабинету, громким шепотом крича: «врача, врача!» Но, как и следовало ожидать, на такие крики никакой врач даже и не подумал явиться.
– А в чем, собственно, дело? – остановившись, вдруг суровым тоном осведомился Буренин. – Умираю… – еле слышно проговорил Сбитнев.
– Ну, уж это никак невозможно, – категорично объявил собеседник. – Люди такие сволочи – решительно не хотят умирать, даже если им это свыше предписано. Вы лучше скажите, что у вас болит.
– Живот…
– Ах, живот! – всплеснул руками Аметистов. – И с чего бы ему, собаке, болеть?
Тут Иван Андреевич с необыкновенной ясностью понял, с чего бы мог болеть его живот. Утром, выходя из квартиры, он взялся за дверную ручку и обнаружил, что она вымазана чем-то скользким и противным. Он брезгливо понюхал руку, потом вытер скользкое носовым платком, и им же вытер ручку. Но домой, чтобы помыть руки, возвращаться уже не стал. Не помыл он руки и придя на службу – просто забыл. Видимо, это и стало роковой ошибкой. Все дело в том, что Иван Андреевич имел нехорошую привычку мусолить во рту карандаш. Ну, и извольте видеть, через карандаш, который он взял отравленными руками, вошел в его организм смертельный яд.
– Понимаю, – закивал Аметистов. – Враги не спят. Более того, они бодрствуют. И хоть мы не какие-то там Медичи, но отравления в нашем отечестве – вещь популярная. На том, как говорится, стояла и стоять будет великая Русь.
– Что же ты философствуешь, негодяй, не видишь разве, человек умирает? – сердито перебил его Буренин.
– Ах, пардон-пардон, – извинился Аметистов. – Был неправ, раскаиваюсь! Дамы и господа, прежде живот, потом философия.
И он жестом уличного фокусника выхватил из кармана штанов пакетик с надписью иностранными буквами и стал трясти этим пакетиком перед лицом лежащего на полу следователя. Он таких телодвижений в животе заболело еще сильнее и вдобавок ужасно закружилась голова, так что Сбитнев совершенно уже приготовился отдать концы. Однако даже этого ему не дали сделать спокойно. – Мсье-дам, совершенно случайно в кармане у меня завалялся прекрасный антидот от всех на свете ядов, – прокричал Аметистов. – Прямиком из Парижа! Всего двадцать пять франков – и он ваш!
– Нет у меня франков, – пролепетал погибающий Сбитнев, – позвольте за рубли…
– За рубли? – изумленно переспросил Аметистов, потом махнул рукой. – Пёт этр арранжэ
[34], но исключительно из уважения к вам!
Тут он назвал сумму настолько чудовищную, что мы даже повторять ее не станем. Скажем только, что, услышав ее, Иван Андреевич понял, что все-таки придется ему сегодня умереть. На его счастье, в дело вмешался Буренин, который укорил Аметистова в том, что тот даже за спасение жизни советского сыщика требует денег.
– Так потому и требую, что советский, – отвечал великолепный Аметистов, – разве же стал бы я брать деньги за спасение, скажем, Николаевского жандарма?
Сбитневу было так плохо, что он даже стонать не мог, однако, как ни странно, все разговоры гостей слышал прекрасно. Судя по болям, которые его терзали, он должен был умереть уже по меньшей мере минут десять назад, но почему-то все не умирал.
В конце концов, Аметистов поддался на уговоры Буренина и согласился отдать лекарство страждущему, как он выразился, бесплатно, но заимообразно.
– Что деньги, дорогой Иван Андреевич, – кричал он, – пыль, прах, персть земная! Услуги, услуги – вот что важно между людьми. Мы вам услужили, а вы когда-нибудь услужите нам, не так ли?
Сбитневу так было плохо, что он только кивал, не спрашивая об услугах, которые он окажет своим гостям когда-нибудь – если, конечно, вопреки ожиданиям останется жив. Аметистов быстренько надорвал пакетик с драгоценным противоядием, высыпал его в стакан, добавил воды из графина, размешал и, перейдя почему-то на немецкий, с криком «эйн, цвей, дрей!» влил получившуюся микстуру прямо в глотку изнемогавшему Ивану Андреевичу.
Средство произвело чудодейственный и почти мгновенный эффект. Спустя полминуты Сбитнев без посторонней помощи поднялся с пола и воссел на свой стул, который заботливый Аметистов даже обмахнул для стерильности носовым платком. Живот уже совершенно не болел, только где-то в самых дальних глубинах немного бурчало, что, впрочем, совершенно не омрачало детской радости Ивана Андреевича, буквально вырванного из лап мучительной смерти.
– Итак, друзья, чем могу быть полезен? – с совершенно чистой уже совестью и ничем не смущаясь, спросил он, готовый, действительно, ради этих милых людей почти на все.
Аметистов переглянулся с Бурениным, потом оба синхронно кивнули, и просьба была изложена. Просьбишка, скажу я вам, была не из рядовых и заставила Сбитнева крепко задуматься.
– Мы бы хотели, – со значением сказал Аметистов, – чтобы вы отпустили мою кузину Зою Денисовну Пельц, облыжно обвиненную в содержании притона и убийстве директора треста тугоплавких металлов Бориса Семеновича Гуся!
Секунду спасенный Сбитнев смотрел на гостей во все глаза, потом заговорил плаксивым голосом:
– Да что же это вы со мной делаете, граждане? Как это – отпустить? Пельц и ее сожитель – опасные преступники и убийцы, я дело закрываю и передаю в суд.
