Пластуны молча стояли рядом с ним.
Али заметил за поясом у Чижа стилет. Он вдруг выхватил его, швырнул далеко в море и прорычал:
– Это кинжал шайтана! Он проклят!
Часть вторая
Рыбный мешок
1
Севастополь, Крым
Слегка хромая, Биля подходил ко двору, занятому полковником Кухаренко. Под папахой белела свежая полотняная повязка, на такой же тряпице висела его левая рука.
С лавки, стоявшей у ворот, поднялся и вытянулся Петр, вестовой Кухаренко.
– Его высокоблагородие у себя? – спросил его Биля.
– Так точно! На голубятню пошли. Депешу принимают.
Есаул прошел через двор.
Раздался лихой свист, и голубиная стая винтом взмыла в небо. Кухаренко стоял на лесенке, запрокинув голову. Он снова по-разбойничьи, раскатисто свистнул, подгоняя голубей.
Биля подошел к нему, вытянулся по стойке смирно.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
Полковник сбежал с лестницы и крепко обнял есаула.
– Григорий! Цел! Что?
Биля достал из-за пазухи пачку писем. Кухаренко почти выхватил ее из его рук и стал одно за одним просматривать, бросая ненужные прямо на землю, себе под ноги. Вдруг он впился глазами в одну из этих бумаг, и лицо его осветилось.
Полковник поднял голову, еще раз пронзительно свистнул и проговорил:
– Значит, к нам! Евпатория! Гриша! Большое вы дело сделали! Проси чего хочешь! Кресты, это уж как Бог свят! Ну, пойдем, я оденусь, и до Хрулева отправимся!
– Яков Герасимович, дозвольте мне домой отлучиться. Сына надо похоронить.
– Яша?! Крестник мой? Как?
– Убили моего Яшу. Саблей изрубили.
Кухаренко перекрестился.
– Поезжай, Гриша.
– Я один виноват, взял молодика. Без наказа он сунулся в самое пекло. А меня прижали. Не поспел я.
– Не терзай ты себя. Такова доля казачья.
– Один он у нас был. Не знаю, как матери скажу.
– Остальные как?
– Поранены.
– Пароход?
– При нас не утоп. Машину мы взорвали. Есть ли ход, не знаю.
– Лекаря прислать к вам?
– Мне лекарь не нужен. Да там пустое – кожу поздергивало. Одну пульку только и вынул, и ту из себя.
– Когда думаешь ехать?
– Сейчас. Погода жаркая.
– С Богом! Вернешься, сразу ко мне. Набросай мне только зараз, где вы с «Таифом» переведались. Нахименке дам знать. Может, накроет их.
Пластуны лежали по койкам, и только один Али поправлял конскую сбрую за столом. Ссадины покрывали его лицо, у виска пролегла ребристая дорожка свежего шрама.
Екатерина Романовна подала Кравченко кружку с водой. Он жадно стал пить. Хозяйка дома жалостливо обвела глазами пластунов.
Кравченко отдал ей кружку и повалился головой на седло, которое заменяло ему подушку.
– Не журись, бабушка, дело наше боевое, – с трудом проговорил он.
– Какая я вам бабушка, Николай Степанович… Ужасти-то какие! Вон вас всех как покалечили, соколики мои.
– До свадьбы заживет, – отозвался со своей койки Чиж.
– Пойду коровку подою, молочка вам будет.
– Парное молоко, Екатерина Романовна, оно самое заживляющее, – заметил Чиж. – Только вы осторожней. Наш старшой ведь колдун.
– Он не колдун вовсе, а знахарь. Большого сердца человек. А то я колдунов не видала, – заявила Екатерина Романовна и вышла из горницы.
– Али Битербиевич! – позвал Кравченко.
Черкес поднял голову.
– Давеча ведь ты вынес меня. Спаси тебя Господь!
Али радостно улыбнулся.
– Сегодня – я, завтра – ты!
– Это как Бог свят!
На соседней койке раздались рыдания. Это плакал в голос Вернигора.
– Ну и чего ты разнюнился? – сурово спросил его Чиж.
– Яшу жалко! Я виноват! Не успел его тогда поймать! Сиганул на эту чепь проклятую…
Кают-компания «Таифа» уже была приведена в полный порядок, разбитые стекла вставлены, кровь смыта, но следы боя кое-где еще оставались в виде глубоких царапин на мебели. У стола сидели Ньюкомб, Слейтер и капитан «Таифа».
– Одного я точно убил. Это косой удар, он передается у нас в роду, режет артерию вот здесь. – Ньюкомб показал на внутреннюю часть руки выше локтя. – Кровь выливается на землю, как на бойне, остановить её невозможно, гибель противника гарантирована.
– Это очень серьезные люди, скажу я вам, джентльмены! Мы похоронили две дюжины из членов экипажа, еще столько же ранены. Если у них много таких бойцов, то нам придется несладко, – заметил капитан.
– Таких бойцов много не бывает! Тот, который стрелял в тумане, скорее всего один на всем белом свете, – задумчиво ответил на это Ньюкомб.
В кают-компанию вошел боцман.
– Машина починена. Дает половину хода, – доложил он.
– Этого хватит. Вот и прекрасно, идем на соединение с эскадрой! Откупорите нам добрую бутылку вина, – приказал капитан.
Боцман подошел к бару, открыл его, немного поразмыслил и взял в руки ту самую, с которой поработал Кравченко.
– Севастополя мы, может быть, и не возьмем, зато Константинополь будет наш! – заявил Слейтер. – За это можно и выпить!
Боцман поставил бутылку на стол рядом с рисунками стилета, над которыми склонился Ньюкомб.
Тот поднял голову и передвинул рисунки подальше.
Боцман взялся за штопор.
– Турецкую добычу мы будем оборонять от русских особо. Нет никаких сомнений в том, что вся она попадет в наши руки! – заметил капитан.
Боцман вонзил штопор в пробку и начал вкручивать его.
– Ньюкомб, не расстраивайтесь, – проговорил Слейтер. – По счастью, вы все перерисовали. Должен признаться, вы поступили предусмотрительно!
– Рисунки нам помогут, но все ли это? Вдруг стилет необходим сам по себе? Неужели русские приходили сюда и за ним?
– Вы опять ударяетесь в мистику? Зачем он может им понадобиться? Разве что…
В это время из-под штопора над бутылкой начал подниматься дымок.
– Что за черт? – пробурчал боцман и остановился, но было уже поздно.
Бутылка вдруг лопнула, и в разные стороны плеснуло огнем. Одежда на боцмане и Ньюкомбе вспыхнула сразу в разных местах.
– Пожар! – истошно завопил капитан.
Боцман покатился по полу, стараясь сбить пламя.
