Пластуны и Екатерина Романовна засмеялись шутке Чижа.
– Смотри, Чиж, переломают тебе бока, – заметил Биля.
– Это честная овца, в промен пошла.
– Сычуга я еще наварила, сейчас подам, да лучку сорву, – весело сказала Екатерина Романовна и пошла к двери.
– А примерно нельзя ли нам хлебного по чарке? – спросил ее Чиж.
– Можно. Есть у меня, – ответила хозяйка дома.
Пластуны дружно посмотрели на Билю. Он кивнул в знак согласия, и Екатерина Романовна весело выбежала из хаты.
– Что вообще поделывается и какую службу несем? – спросил Биля.
– Живем, как филины. Днем дрыхнем, а ночью в секреты нас наряжают, – ответил Кравченко. – Перед линией нарыли волчьих ям, так мы в них и караулим. А где ты черкеса нашего дел?
– Али Битербиевича я напрасно два дня прождал.
– Значит, так он из-за Кубани и не выехал. Навоевался.
– Он сына князя горского убил. Отец теперь хочет отомстить ему.
– Вон оно что, – буркнул Чиж.
– С таким кровником ему головы не сносить, – сказал Кравченко.
– Вот он к нам и выехал, пока поуспокоится. А чего ему опять за линией понадобилось, не сказал. Может, его уж и в живых нет. В приемышах он был в станице Беклемишевой. Родителей его при набеге черкесы убили. Между этими родами война у них. Его же свои мальчонкой как невольника выкупили.
– Вот они режутся и с нами, и сами с собой. Хуже зверья, – заметил Кравченко.
– А ты на христиан посмотри, – заявил Биля. – Они во многих тысячах сюда прибыли нас убивать.
– Али Битербиевич – правильной линии человек, – сказал Чиж.
– Поглядим еще, – произнес Кравченко.
– Еще он мне сказочку про кинжал тот рассказывал, – проговорил Биля.
В это время Екатерина Романовна семенила по двору с пучками зеленого лука в руках. Под мышкой у нее покоилась бутыль с самогоном. Женщина шла плавно, плыла, как парусник на маневрах.
Она притормозила у двери в хату и попыталась зацепить ее носком, но та никак не поддавалась. Тогда Екатерина Романовна зацепила деревянную ручку мизинцем, открыла створку и протиснулась внутрь.
Проплыв сени, она приступила к борьбе со второй дверью. За ней вдруг раздался стук резко отодвигаемой лавки. Екатерина Романовна как-то подцепила и эту створку, возникла на пороге и тут же едва не опрокинулась назад.
Мимо нее, согнувшись в три погибели и держась за живот, проскочил Чиж.
– Федя, что с тобой сделалось? – только успел вскрикнуть ему вслед Кравченко.
– Ой, до ветра мне надо! Брюхо скрутило!
Чиж выскочил на улицу, за дверью сделал несколько шагов в сторону сада, резко выпрямился, рванул к плетню и одним движением перемахнул через него.
Из иллюминатора на «Таифе» вылетел голубь, резко взмыл в небо и по косой линии ушел к берегу.
В трюме приютилась небольшая голубятня, перед ней в вольере сидели несколько собак. Ньюкомб запер дверцу, потрепал через прутья клетки одного из своих мастифов по загривку и вышел на верхнюю палубу.
На столе лежала отличная арабская астролябия. Биля проверил подвижность ее частей, посмотрел через алидаду в окно.
Кравченко вынул из печи стальной ковшик и стал заливать в пулелейку расплавленный свинец.
Чиж тихонько наигрывал в углу на скрипке.
Вдалеке гремели разрывы. Их всполохи окрашивали окна в хате багровым тоном. Иногда позванивали стекла.
– За два дня так загаживается, что не отчистишь, промывать надо. Вот кабы порох не дымил, – заметил Вернигора, орудуя шомполом в стволе штуцера.
Дверь широко открылась, и на пороге возникла могучая фигура полковника Кухаренко.
– Караулов не выставляете? – спросил он.
Пластуны поднялись на ноги.
– Здравия желаем, ваше высокоблагородие! – поприветствовал полковника Биля.
– И вам здорово дневать, казаки, – сказал Кухаренко, подошел к столу, сел, тут же достал из кармана карту, скатанную в трубку, и распорядился: – Двигайтесь ко мне поближе да дверь плотнее затворите.
Чиж поднялся и прикрыл дверь.
– У нас хозяйка, вдовая матроска, лучше всякого караула. Не спит, все по Николаю Степановичу тоскует, – заявил он.
– Не балаболь! – сказал Кравченко так, что у Чижа пропало всякое желание зубоскалить.
Он молча сел к столу и воззрился на Кухаренко.
– Здесь вот Севастополь, а это будет Балаклава, где джоны були резиденцию себе устроили. – Полковник водил пальцем по карте. – Сначала начальники думали, что англо-французы и вовсе к нам не пожалуют или же сразу уберутся отсюда. Теперь пошло дело на осаду. Все их интендантство здесь. Чугунку они строят. Повезут по ней заряды для орудий и всякий военный скарб. Можете вы их клюнуть в это место, посмотреть, что к чему, да и пожечь все во славу Божью?
– Не надо спрашивать, Яков Герасимович. Где скажете, там мы басурман и повоюем, – ответил Биля.
– Знаю-знаю. Теперь вот что. В городе вам делать нечего. Определяю вам место примерно здесь. Точно сами определитесь. Хочу иметь вас в тылу у англичан как свои глаза и бить их в спину, а то они гуляют тут, прямо как по своей Бонд-стрит.
– Александр Васильевич Суворов ударил бы по ним еще при высадке даже с тем, что у Меншикова было, – заметил Биля.
– Суворов много кого из нынешних генералов не взял бы себе и в унтера, чтобы солдат его они не портили! – воскликнул Кухаренко. – А у нас Жомини до сих пор в военных училищах преподают. Долдонили тридцать лет, что десант в больших силах невозможен! Не соизволили заметить, что при пароходах такое понятие должно измениться! Давыдов Денис Васильевич, поэт гусарский, когда изволил написать: «Жомини да Жомини, а об водке ни полслова»? При Бонапарте еще! В Евпатории шестьдесят тысяч четвертей пшеницы неприятель получил в дар, обеспечил сим своей армии провиант на четыре месяца!
– Не измена ли? – спросил Кравченко.
– Слова эти страшные. Такие решения просто понять нельзя. Высадка противника прошла без всякой помехи с нашей стороны! Два-три полка с артиллерией могли бы порядочно поколотить неприятеля! Но начальники наши не сделали даже никакого распоряжения о прекращении перевозки товаров по Крыму! Русское разгильдяйство хуже измены! Да, «Таиф» вы за малым не потопили, но утек он и на этот раз. А где черкес твой, на которого у меня представление лежит? – обратился Кухаренко к Биле.
– Не знаю, – ответил тот. – Условились мы с ним съехаться на обратном пути, и вот вестей нет уже две недели. Думаем, что свои убили его.
– Жаль, если так. Я приказ на него подписал.
Бомбардировка Севастополя усилилась. В окнах снова задрожали стекла.
