Али бесшумно пошел по коридору. Иногда он аккуратно приоткрывал двери, которые выходили в него с обеих сторон.
Через круглое окошко иллюминатора кают-компания казалась картинкой, нарисованной при помощи камеры-обскуры. Вытянув ноги, капитан и боцман коротали время за стаканчиком виски.
За их спинами в иллюминаторе появилась голова Али. Он осмотрел помещение и снова скрылся.
– Все-таки этот клад не идет у меня из головы! А вдруг он найдет его? – продолжал боцман разговор, начатый ранее.
– Сынок, вот что я скажу тебе. Для такого дела он слишком уж оголтелый, – отхлебнув из стаканчика, заявил капитан.
– Все-таки нехорошо мы с ним поступили. Такие грехи укорачивают жизнь.
– Лично я себе отмерил никак не меньше восьмидесяти, – сказал капитан и подлил себе виски.
Ручка двери кают-компании стала медленно опускаться вниз. Али уже приоткрыл створку и приготовился к прыжку, когда за его спиной на корме засветились огни и раздались встревоженные крики. Он перегнулся через борт и аккуратно соскочил в воду.
Окрестности Балаклавы, Крым
Пластуны в очередной раз проверяли свое снаряжение и оружие. Конгривова ракета, усовершенствованная Кравченко, лежала на двух плоских камнях. За стенами башни дважды прокричала ночная птица. Пластуны прислушались, потом снова склонились над своими штуцерами.
Крик раздался снова, уже ближе, и через окно в башню пролез Али. Он присел к стене и стал спокойно ждать, когда товарищи закончат свои дела.
– Али Битербиевич, может, явишь нам божескую милость, расскажешь, где обретался? – спросил его Биля.
– Корабль смотрел. Того негодяя не нашел.
– Уходи!
Пластуны прекратили свои сборы, посмотрели на Билю, потом на Али.
Тот поднялся на ноги и заявил:
– Почему так говоришь? Я хотел, чтобы брат мой был доволен! Нет для меня большей радости, чем лишить жизни убийцу твоего сына, отправить его в ад!
– Григорий Яковлевич, наш Али, конечно, дикий человек, но ведь… – начал было Кравченко.
– Подожди, Николай! Видели тебя там? – спросил Биля у Али.
– Кто увидел меня, у того глаза выпьет ворон!
– Слушай теперь меня, Али Битербиевич! Если еще раз ты по своей воле что-нибудь учинишь, то пойдешь под военный суд! Свои обычаи для гор оставь!
Детская обида отразилась на лице черкеса. Это было так неожиданно, что Биля улыбнулся.
– Али Битербиевич, мог ты нам все дело испортить, и теперь вот насторожил их. Разумеешь?
– Если ты не убьешь его, то это сделаю я!
– Али Битербиевич, помоги мне эту дуру в лодочку загрузить, – разряжая обстановку, попросил Кравченко и показал на ракету.
Балаклавская бухта, Крым
Капитан и боцман угрюмо стояли над трупом. Удар страшной силы рассек тело от плеча до пояса. По-детски скривленный рот краем губ окунулся в лужицу темной крови.
Матрос, который стоял тут с фонарем в руках, выпрямился, и труп снова погрузился в темноту. Этому мальчишке было лет семнадцать, вряд ли больше. Ему на глазах становилось дурно от запаха крови.
– Проклятье! Джекилл! – наконец-то выдавил из себя капитан. – Провалиться мне на этом самом месте, если это не друзья мистера Ньюкомба, будь он проклят! Надеюсь, его уже поймали и повесили! Я бы казнил этого субъекта по разу за каждого из моих славных ребят! Где его барахло?
– На месте, сэр, – ответил боцман.
– Так выкиньте все за борт! – распорядился капитан, сплюнул себе под ноги коричневую жижу жевательного табака, отвернулся от трупа и пошел в сторону мостика.
На волне, вбирая в себя воду, качался офицерский мундир Ньюкомба. Рядом с ним плюхнулся его сундук. Китайская ширма описала полукруг и подняла обильные брызги. Матрос, стоявший на нижней палубе «Таифа», размахнулся, хотел было зашвырнуть подальше черный кожаный портфель с позолоченными застежками, но остановился. Он увидел, что к «Таифу», роняя искры и меняя траекторию, мчалась какая-то лодка.
Пластуны укрылись за бухтами канатов, наваленными на пристани, и азартно перешептывались между собой.
Ракета, толкавшая лодку, набитую порохом, смолой и промасленной парусиной, оставляла за собой на воде сноп искр. Брандер то и дело выписывал неожиданные зигзаги.
– Промажет, – уверенно сказал Чиж.
– Не промажет, – угрюмо пробурчал Кравченко.
– Промажет!
– Нет, не промажет!
Брандер еще раз дернулся и пошел по прямой к борту «Таифа».
– А ты болтал, Чижик! – довольно заметил Кравченко.
Брандер еще раз вильнул и врезался в борт фрегата. Взрыв на мгновение осветил всю набережную. Нос корабля разом вспыхнул. На палубе заметались черные фигурки.
Грохнул второй взрыв, и с бортов «Таифа» гроздьями посыпались в воду люди.
На набережной Балаклавы начался переполох. Куда-то бежали турки, английские пехотинцы, матросы с других кораблей. В огнях пожара, полыхавшего на «Таифе», они бесцельно метались туда и сюда, ожидали команды, которой так и не последовало.
В черном небе взвился аркан, обхватил плечи одного из турок и утащил его за угол. С крыши склада, занеся кинжал для удара, прыгнул Чиж, и через мгновение еще одной мечущейся тенью стало меньше.
Еще через несколько минут по пристани Балаклавы бодро маршировал турецкий отряд, составляющий своим спокойствием и организованностью резкий контраст с тем, что происходило вокруг. При ближайшем рассмотрении славянские лица бойцов этого отряда могли, пожалуй, вызвать какие-то подозрения, но дотошно приглядываться к ним было некому. Эти турки сели в большую шлюпку и спокойно направились в сторону «Таифа», который уже быстро погружался на дно.
Ньюкомб, освещенный заревом пожара, налегал на весла так, словно боялся куда-то опоздать. Он по-прежнему был в крестьянской одежде. Всего в полусотне саженей от него прошла лодка с какими-то турками. Ньюкомб на секунду приподнялся, чтобы получше рассмотреть ее, и снова взялся за весла.
Биля положил руль вправо, и ялик с пластунами пошел вдоль берега к Севастополю.
Край неба на востоке уже начинал алеть.
Уцелевшая команда «Таифа» приходила в себя на берегу. Кто-то пытался сушить спасенные вещички у разведенных костров, другие счастливчики вылавливали из воды свой нехитрый скарб. Двое матросов старались зацепить жердью сундук Ньюкомба, покачивающийся на зеленой воде.
Капитан, похожий на мокрого грифа, сидел тут же, на какой-то бочке. Утренняя свежесть прохватывала его до костей. Время от времени он ежился и поднимал плечи, отчего сходство с огромной птицей усугублялось. Уши уходили в воротник, а трубка, торчащая изо рта, становилась похожа на клюв.
