Тела лежали здесь же, в один ряд за дорогой. Их становилось все больше.
– Кто принял команду над пехотой? – спросил Ньюкомб.
– Старший по званию я, сэр! – К Ньюкомбу подошел юный прапорщик, которому на вид было никак не больше восемнадцати лет.
– Как вас зовут?
– Дадли, сэр!
– Сколько выбывших?
– Пока тридцать четыре человека, из них десять раненых, все тяжело, сэр.
– У меня двенадцать. Восемь наповал, четверо ползают вокруг своих кишок, – угрюмо добавил боцман.
– Раненых оставить здесь. Заберем на обратном пути. Приставьте к ним людей, – приказал Ньюкомб.
– Я могла бы остаться, – сказала Кэтрин.
– Но у нас нет даже палаток, – растерянно проговорил Дадли.
– Пару дней полежат на земле. Нарубите веток и оставьте им все необходимое. Сколько вам надо времени на это?
– Часа три, сэр!
– Выступаем через час. Нечего тут возиться.
– Мне кажется, вы очень торопитесь, сэр. Да и ребята так думают! – вдруг с очевидной угрозой сказал боцман.
– Что это значит? – осведомился Ньюкомб и поднял на него холодные голубые глаза.
– Это значит то, сэр, что мы отстраняем вас от командования. – Попробуйте свистнуть, сэр. Валяйте, – добавил боцман, увидев, что Ньюкомб потянулся к карману.
Ньюкомб достал свисток и дал трель общего сбора. Пехотинцы побросали свои занятия, но только часть их начала собираться вокруг Ньюкомба. Многие угрюмо надулись и оставались на своих местах. Ньюкомб повторил команду, и в строй встали еще несколько человек. Дадли совершенно потерялся и только беспомощно вертел мальчишеской коротко стриженной головой с оттопыренными розовыми ушами.
– Стой спокойно, сынок, и с тобой ничего не случится, – сказал ему боцман.
Моряки с «Таифа» плотнее сомкнули ряды за его спиной. В лицо Ньюкомбу смотрели десятки глаз, горящих ненавистью.
– Сэр, дальнейший план такой, – начал боцман. – Вы рассказываете прямо сейчас, где этот чертов клад. Мы зализываем раны и отправляемся прямо туда, а вы едете проводником. – Он показал на Кэтрин и продолжил: – Она останется здесь с нашими ребятами, и если что-то пойдет не так, то пожалеет о том, что появилась на свет. Это произойдет раньше, чем остынет ваш труп. Условия сделки меняются. Ваша доля уходит пехоте. Вы получаете то же, что и все остальные. – Последние слова боцман произнес уже в полной тишине.
Было слышно, как утренний ветерок пробежал по верхушкам деревьев. Люди на дороге оставались неподвижными, ожидая развязки.
– Думайте быстрей, а то мы прямо сейчас начнем ее расспрашивать, – сказал боцман, ткнув пистолетом в сторону Кэтрин.
Ньюкомб потянулся к револьверу, но боцман только насмешливо покачал головой. Толпа во главе с ним начала приближаться к Ньюкомбу. Он инстинктивно сделал полшага назад, и лица матросов в толпе почернели. Эти люди теперь, как волки, чувствовали запах крови. Они двинулись на Ньюкомба и Кэтрин быстрее.
Пуля попала в живот боцману и сбила его с ног. За спиной Ньюкомба Кэтрин раз за разом нажимала на курок, разряжая свой револьвер. Еще несколько человек упали, и толпа отшатнулась назад. Это дало возможность Ньюкомбу опомниться и начать стрелять, в свою очередь.
Матросы подались назад. Часть из них старалась спрятаться за камни и деревья.
В сторону отполз и боцман. Он перевернулся между корнями на спину и зажал рукой рану, из которой шла тяжелая темная кровь.
– Дадли, вы пойдете под суд! – выкрикнул Ньюкомб. – Пехота, ко мне! Все вы получите свою долю, сукины дети!
Слова Ньюкомба о доле возымели действие. Пехотинцы стали быстро строиться за его спиной.
Кэтрин не могла отвести взгляд от одного из людей, убитых ею. Над глазом у моряка алело входное отверстие, в котором, замирая, пульсировала тонкая струйка крови. Девушка бросила револьвер и упала за дерево. Ее тяжело вырвало.
– Слушай мою команду! – тоненьким голоском закричал Дадли, вытягиваясь.
В его маленькой фигуре со стриженой лопоухой головой было мало воинственного, но армейская дисциплина, восстановленная Ньюкомбом, уже работала на этого офицера.
Боцман зажимал рану в боку, из которой толчками била кровь. Из-за куста вышел Елецкий и присел на корточки рядом с ним. Боцман повернул к нему лицо, перекошенное страданием, и попытался что-то спросить, но не успел. Елецкий достал нож и сделал двумя руками короткое толкающее движение. Лезвие пробило грудную клетку, и голова боцмана упала на грудь. Глаза у него помутнели, на перекошенных губах выступила кровь, и он повалился на бок между корнями дерева.
Под палящим солнцем на склоне горы, нависающей здесь над дорогой, пластуны, обнаженные по пояс, таскали камни, укладывали их на рычаги и слеги. Черная пыль садилась на плечи, руки, спины. Струйки пота прокладывали дорожки по телам, иссеченным там и тут шрамами.
Чиж быстро поднимался к своим, на ходу раздеваясь.
– У них там стрелянина какая-то началась, – сказал он, подбежав и схватившись за камень. – Думаю, они безнадежных раненых добивают.
– Нет. Грызутся между собой, – проговорил Биля.
– Наляжем, казаки! Догрызутся англичане и здесь будут, – произнес Кравченко, вытер пот со лба и добавил: – Вот же жара анафемская!
Обезоруженные матросы с «Таифа» толпились под прицелом пехоты.
Сбоку от полосы штыков стояли Дадли, Ньюкомб, Кэтрин и Елецкий.
– Расстреляйте этот сброд, Дадли! – приказал Ньюкомб. – А лучше заколите штыками, чтобы не тратить на них порох. Он нам еще пригодится.
Матросы с «Таифа» один за другим стали падать на колени.
– Генри, вспомни об их матерях, – сказала Кэтрин.
– Их матери произвели на свет ублюдков! Они были готовы насиловать тебя у меня на глазах. Дадли, командуйте! – проговорил Ньюкомб.
Но Дадли был еще слишком молод, чтобы легко подчиниться такому приказу. Он медлил.
Ньюкомб снова о чем-то задумался. Кэтрин еще раз посмотрела ему в глаза, но он не видел ее. Тогда она развернулась и быстро пошла в сторону леса, чтобы не видеть того, что сейчас должно было произойти здесь.
Отойдя на несколько шагов, Кэтрин наткнулась на трупы, сброшенные в небольшую ложбину. Сверху лежал боцман, запрокинув остекленевшие глаза к голубому безмятежному небу, на котором покачивались маленькие белесые облачка. Рубаха на нем была разорвана. На его молочно-белой груди алела плоская ножевая рана от удара Елецкого.
Матросы все плотнее сбивались в испуганную толпу. Многие из них плакали.
– Простите меня! Я ничего не знал! Я один сын у матери!
– А у меня трое детей! Они умрут от голода!
– У нас не так много народу, сэр, а сколько тут русских, мы не знаем, – обратился к Ньюкомбу Дадли.
