Заскрипели засовы, и спереди потянуло затхлым и совсем незнакомым воздухом. Блеснул свет фонаря. Чужие, совсем чужие шаги приближались оттуда, из-за потайной двери.
– …Прилежность и усердие могут победить все. Четырехпалая уродка, подземная калека, гадкая уточка – она выросла и превратилась в прекрасного лебедя. Вам не стоило ее убивать, Баклавский. Прощайте.
«Я буду держать вас за руку, Ежи, так нам будет легче понимать друг друга».
– У вашей Энни было пять пальцев, – прохрипел Баклавский. – Все вы врете, Хильда.
И потерял сознание.
Когда в рот плотно вбита пахнущая китовым жиром дерюга, то приходится молчать, потому что мычание недостойно мужчины. Когда локти, плечи, колени и бедра накрепко прикручены к холодной раме кровати, дергайся не дергайся – не вывернешься из-под этих рук, холодных и безжалостных. Наверное, в другой ситуации они бывают мягкими и нежными, гладят, ласкают, дразнят… Но сейчас цепкие как птичьи когти пальцы ковырялись в залитом кровью боку.
Баклавский только пучил глаза, когда игла входила в край раны, когда шершавая нить бесконечно тянулась сквозь его плоть, стежок за стежком стягивая сочащийся сукровицей разрез. Девушка штопала бок инспектора в полутьме, запрокинув голову, лишь кончиками пальцев изредка проверяя, как идет работа. Вытерпеть можно все, но до чего же страшно видеть эти мутные белки, закатившиеся глаза, подрагивающие ноздри молодой плетельщицы!
Пытаясь отвлечься от боли, Баклавский перебирал в уме все подробности встречи в театре. Но вместо разговора вспоминалось лицо Энни, ее теплеющая ладонь, высокомерная и отрешенная улыбка, жадные взгляды гардемарина. Девочка, кто ты? И зачем ты захотела меня убить? Убить верно и изощренно, отправив на верную смерть… Не настолько я неуязвим, чтобы ради моей персоны строить такие сложные комбинации…
И снова игла огненным шипом погружалась в кожу, и вместо полумрака ложи вспыхивали все софиты сцены, и сломленный Тушинский, стоя на коленях у ног Изабеллы, устремлял свою мольбу в такую высь, что вслед за ним головы зрителей сами задирались к потолку:
Смотрите, чудный свет! Нас небеса
Манят, ласкают взор безбрежной синью!
Но нет туда пути для Коральдиньо…
А когда боль немного отпускала, то Баклавский начинал захлебываться собственной слюной – рот ему растянули так, что глотать было почти невозможно.
Вошел Рауль. Остановился у изголовья. Долго и пристально смотрел в лицо, будто разбирая его мысленно на кусочки. Нехороший, вивисекторский взгляд. Чтобы не встречаться с ним глазами, Баклавский рассматривал веревочную серьгу моряка.
– Не думай, что ты отвертелся, гаденыш, – прошептал моряк. – Я все время у тебя за спиной.
Поверх стянутого шва плетельщица положила кусочек мелкоячеистой сетки, почти бинт, с той разницей, что каждая нитка в этом произведении искусства связывалась с соседней неповторимым узлом. Баклавский, скосив глаза, наблюдал, как плетельщица уверенными движениями продергивала концы ниток в тонкую кривую иглу и тут же пропускала ее через его кожу, фиксируя сетку на ране. По сравнению с болью сшиваемой плоти эти уколы казались комариными укусами. Через минуту плетеная повязка закрыла шов, и бок начал странно неметь.
Из-за спины молодой плетельщицы появилась Хильда, опустилась в подставленное кресло. Рауль грубо сдернул веревки с лица Баклавского и вытащил кляп.
– То, что говорят о вас в городе, Баклавский, – с презрением заговорила Белая Хильда, – не дает никаких оснований доверять вам. Но что-то подсказывает мне, что даже ваша ложь может оказаться интересной. Не обольщайтесь тем, что мы вернулись в Плетельню. Под землей вас по-прежнему ждут. Это ясно?
Уже и на страх не осталось сил – только на недоумение: за что? Баклавский кивнул.
– Стелла немного привела вас в порядок, чтобы ваш рассудок был чист и открыт. Я готова потратить три-четыре минуты, если вы думаете, что сможете меня чем-нибудь удивить. Расскажите мне о вашей встрече с Энни.
И Баклавский начал рассказывать.
Пока он говорил, Стелла быстро и ловко что-то плела из длинного куска шпагата. Пальцы мелькали так быстро, что ни запомнить движения, ни просто рассмотреть то, что росло в ее руках, было решительно невозможно.
Хильда часто переспрашивала и уточняла детали. О записке, о плетельщице, о сопровождавшем ее моряке. О людях в противоположной ложе. От ее отрешенности не осталось и следа. Перед Баклавским сидела мудрая властная женщина, чьими стараниями целый кусок Кетополиса сохранял особый статус на протяжении многих лет. И сейчас эта женщина хотела найти виновных.
Когда Баклавский закончил, она долго молчала, не глядя на пленника.
– Браслет готов, – сообщила Стелла, почтительно замерев у Хильды за спиной.
– Не скрою, Баклавский, – сказала королева Плетельни, – вы заронили в мою душу зерно сомнения. Если рассказанное – правда, то мне жаль вас. Ваши враги изощренны и бесчестны. Охотясь за одной вашей жизнью, они пренебрегут сотнями других, что навсегда покроет позором ваше имя. А верный друг уже ударил в спину, трусливо, как шакал, подкравшийся к раненому волку.
Баклавский слушал старуху затаив дыхание.
– Если же сказанное вами – ложь, то мне жаль вас вдвойне. Физические страдания, через которые вам суждено пройти, не описаны ни в одной книге – такому просто нет свидетельств. Стелла!
Молодая плетельщица обошла кровать и обвила запястье Баклавского тонким веревочным браслетом. Когда она затянула узел, соединив плетеные концы, Баклавский закричал. Вернулась та самая боль, которую он постиг, пытаясь просунуть руку сквозь сеть. Тысячи игл вонзились в сердце, в легкие, в горло и продернули через них шершавый шпагат.
Баклавский решил, что уже умер, но боль улеглась, утихла. Лишь под браслетом руку ломило и жгло.
– Я завязала мой подарок гарпунным узлом, – ощерив зубы, сказала Стелла. – Если захотите снять браслет, лучше просто выпустите себе кишки – это будет гораздо милосерднее. А на руку не обращайте внимания. Правда, завтра будет болеть уже по локоть, а послезавтра – по плечо. А потом вы умрете.
– Энни и Стелла были как сестры, – пояснила Хильда. – Простите ее, если браслет получился не очень удобным, она сейчас немного не в себе.
– Что вы хотите? – просипел Баклавский, пытаясь выкрутить руку из обжигающей веревки.
– Найдите моряка, – сказала Хильда. – Найдите моряка и приведите его к нам. Впереди три длинных дня, а у вас – прекрасный повод, чтобы не затягивать поиски. Помогите нам, Баклавский.
VIII. Кето, вид с моря
Странный посетитель ввалился в кофейню «Западные сласти», чаще именуемую по имени хозяина. То ли пьяный, то ли одурманенный кокаином офицер из «кротов» плохо держался на ногах. Черная шинель под правой рукой была разорвана и даже перепачкана чем-то бурым. Обычно такие офицерики ищут, где бы дозаправиться, могут и драку учинить, и посуду побить, а западный фарфор нынче в цене! Круглощекая дочка Лукавого, взглянув на посетителя из-за медной кассовой машины, тут же нажала под прилавком кнопочку звонка.
