Население редких городков было самым разношёрстным: здесь жили потомки шведов, голландцев, швейцарских немцев, говоривших по-английски с таким акцентом, какого Кальб не понимал, да он и знал-io больше восточное побережье. Джексонвиль, Нью-Берн, Саффолк… Только в середине июля достигли Питерсберга на реке Аппоматтокс. Один из кораблей в порту отправлялся во Францию.
"Я перенёс тяготы пути, не заметив их; по суше он был долгим и скучным, хотя и не настолько, как на моём унылом корабле, — бодрился Лафайет в новом письме к Адриенне. — Теперь я в восьми днях пути от Филадельфии и в красивейших краях Виргинии. Вся усталость прошла, боюсь, что тяготы войны будут не столь тяжелы, если правда, что генерал Хау уехал из Нью-Йорка неведомо куда. Но все эти новости настолько ненадёжны, что я смогу что-либо понять лишь по приезде; там я напишу Вам длинное письмо, сердце моё".
За Ричмондом река Джеймс разлилась широким и длинным лиманом, переходящим в Чесапикский залив. Фредериксберг, Александрия… Снова табачные плантации, пшеничные и кукурузные поля, помещичьи усадьбы на пригорках…
"Сердце моё, я пользуюсь каждой оказией, но здесь у меня есть всего четверть часа: корабль уже поднял паруса, и я могу лишь сообщить Вам о своём счастливом прибытии в Аннаполис, в сорока лье от Филадельфии. — Лафайет торопился, чернила разбрызгивались по бумаге. — Вы должны были получить от меня уже пять писем, если только какое-то из них не досталось королю Георгу… Здесь я узнал плохую новость: неприятель взял Тикондерогу, самый укреплённый форт в Америке; это очень досадно, придётся постараться это исправить. Зато наши войска захватили английского генерала под Нью-Йорком…"
Балтимор, ещё один крупный порт, где табак и зерно меняли на сахарный тростник и ром с Антильских островов, а на рынках продавали живое "чёрное дерево", справляясь о ценах на него в местной газете. Именно балтиморские купцы первыми объявили бойкот английским товарам, а нынешней зимой здесь проходил Второй Континентальный Конгресс, превратив портовый город во временную столицу Североамериканских Штатов. Вот и Уилмингтон, стоящий у слияния Кристины и Делавэра. До Филадельфии осталось тридцать три мили — четыре часа пути…
Город "братской любви" расчерчен на квадратики, словно по линейке; деловая часть отделена от жилой, церкви разных конфессий возносят острые шпили к голубому небу без облаков, но дом Бенджамина Франклина всё равно украшен громоотводом; на широких площадях — фонтаны; двух-трёхэтажные дома из тёмно-красного или светлого кирпича одним фасадом обращены к улице, а другим — в сад. На улицах полно военных; на всех лицах озабоченное выражение: четыре дня назад английская армада отчалила от Санди-Хука и направляется в залив Делавэр…
Первым делом — в Индепенденс-холл. Но прежде надо привести себя в порядок. Нельзя явиться пред очи президента Конгресса немытым, небритым и неопрятным. Сайлас Дин снабдил Лафайета рекомендательным письмом к Джону Хэнкоку — человеку, первым поставившему свою подпись под Декларацией Независимости.
После радушного приёма, оказанного французам в Чарлстоне и других городках, Жильбер возомнил, что их везде будут встречать с распростёртыми объятиями, но оказалось, что в стране свободы не менее строгий протокол, чем при британском дворе. В приёмной Конгресса к офицерам из дружественной державы отнеслись учтиво, но не более того. Мистер Хэнкок занят; обратитесь к Роберту Моррису. Ну конечно, Роберт Моррис, банкир Революции! Лафайет именно через него решал вопрос о переводе денег в Америку из Франции. Уж он-то примет их сразу. Но… нет, мистер Моррис тоже очень занят. Возможно, завтра он найдёт для вас время. Подойдите утром, часам к восьми, чтобы застать его.
Лафайет явился раньше и нетерпеливыми шагами мерил тротуар между Ратушей и зданием Конгресса. Ему ещё ни разу не доводилось выступать в роли просителя; до сих пор все шли ему навстречу, а "папа" даже забегал вперёд; не нужно было ходить за кем-то следом, дёргая за полу… Мысль о "папе" больно уколола в самое сердце. Герцог помогал зятю делать карьеру, думая вовсе не о нём! Он хотел, чтобы Жильбер "был, как все", протискиваясь вперёд через лазейки родственных связей и заискивая перед влиятельными людьми, а не шёл прямым путём истинных заслуг и смелых решений. Он слушал Жильбера, но не слышал его, снисходительный к "мальчишеским фантазиям" и уверенный в том, что наилучшим образом устроит судьбу "мечтателя". Ему просто в голову не приходило, что юнец-сирота может мыслить самостоятельно, он поступил с Жильбером, как с напроказившим школяром! И этот человек цитировал Вольтера, Руссо и Бомарше, оставаясь, по сути, ненавистным им догматиком! Что толку в красивых словах, если они не подтверждены делами?.. Но если бы только это! "Папа" предал его, раскрыл тайну его отъезда; он поступил не просто как домашний тиран — как трусливый обыватель, для которого личный покой важнее интересов его отечества!..
Ах, это, должно быть, Моррис — тот располневший мужчина за сорок, с залысинами на высоком лбу и двойным подбородком.
Моррис сильно спешил и, не дослушав Лафайета, сплавил его Джеймсу Ловеллу, президенту недавно созданного комитета внешних сношений. "Кстати, мистер Ловелл прекрасно говорит по-французски". Лафайет смог в этом убедиться: Ловелл в самых изысканных выражениях поблагодарил французских гостей за их добрые намерения в отношении его страны и порекомендовал несколько уютных мест в Филадельфии, где можно приятно провести время до отъезда обратно. К сожалению, мистер Дин вышел за рамки своих полномочий, выдавая офицерские патенты для службы в Континентальной армии; никто его об этом не просил; в иностранных офицерах нужды больше нет. Честь имею, господа.
— Подождите! — воскликнул Жильбер. — Мы проделали долгий и опасный путь, не подчинившись приказу своего короля, не ради чинов и денег; мы готовы служить волонтёрами, за собственный счёт; дело свободы нам дорого так же, как и вам. Не претендуя на признательность за пока ещё весьма незначительные заслуги, я надеюсь, что вы, при всей своей занятости, всё же дадите себе труд прочесть хотя бы письмо мистера Франклина, раз мистер Дин уже не пользуется вашим доверием…
Ловелл взял у него рекомендательные письма, и на этом аудиенция закончилась.
Жильбер был обескуражен, но не сломлен. Возле Индепенденс-холла в самом деле можно было встретить множество французов — шумных, возмущённых, раздосадованных, — которых американцы уже научились выпроваживать. Лафайету показалось, что в таверне, куда они пошли с Кальбом и Моруа, чтобы обсудить план дальнейших действий, он увидел Тронсона-Дюкудрэ. Автор трактатов по артиллерии и подрывному делу наверняка не остался без патента, надо поговорить с ним и попросить о рекомендации! Жильбер уже вскочил, чтобы бежать за Дюкудрэ, но какой-то майор, случайно услышавший о его намерениях, остановил его, бесцеремонно схватив за локоть. Не его это дело, конечно, но если господа не хотят неприятностей, с Дюкудрэ им лучше не связываться. Он успел настроить против себя всех — и американцев, и французов. В Конгрессе ему пообещали чин генерал-майора, но три генерала Континентальной армии — Генри Нокс, Натанаэль Грин и Джон Салливан — пригрозили подать в отставку, лишь бы не служить под его началом. Тогда его сделали генеральным инспектором военных мануфактур, лишив военного командования, и он перессорился с военными инженерами, начиная с Луи Дюпортайля, который три недели назад был назначен полковником инженерных войск и советником генерала Вашингтона.
