До Олбани они не дошли: застряли здесь, в десяти милях от Саратоги. Три недели назад состоялось сражение. Фредерика вздрагивала от каждого выстрела, зная, что муж сейчас там, под пулями. От страшных мыслей отвлекали раненые, приходившие к ним в дом за помощью; один молоденький офицер к ночи умер — такой хорошенький, ещё совсем мальчик. Наверное, у него остались в Англии мать, сестра или невеста; вот горе-то… И генерал Фрейзер, скорее всего, не жилец. Ох, он, кажется, очнулся, что-то шепчет…
…Британцы беспорядочно отступали к своим ретраншементам. Минитмены и индейцы забирались на деревья и стреляли оттуда; одна пуля попала в коня Бургойна, вторая сбила с него шляпу, третья продырявила полу камзола… "Фрейзера убило четвёртой", — подумал он про себя, но его собственная четвёртая пуля, видно, в этот день сбилась с пути. Он успел перелезть через бруствер; теперь англичане и немцы отстреливались из двух редутов.
— Ура-а!
Арнольд мчался под гору галопом, размахивая саблей. Ополченцев, мимо которых он пронёсся, как ветер, овеяло облаком сильных винных паров, но именно это их и взбодрило.
— Ура-а! — вырвался крик из сотен глоток.
Американцы лезли по склону к британским редутам; Арнольд мелькал в пороховом дыму между наступающими и обороняющимися, ободряя одних и устрашая других своей неуязвимостью. Наконец, редуты были захвачены; в этот момент под Арнольдом убило коня, и тот упал на бок, придавив левую ногу седока, в которую только что попала пуля.
— Генерал Арнольд, командующий Гейтс приказывает вам немедленно вернуться в ставку!
Честный майор Армстронг, передавший приказ, принял на себя поток отборной брани, которую продолжал извергать Арнольд, пока солдаты высвобождали его из-под коня и клали на носилки.
— Чёрт, лучше б в грудь! — выдохнул Арнольд, взглянув на свою искалеченную ногу, и потерял сознание.
Генерал Фрейзер умер в шесть часов вечера. Кучка добровольцев отправилась исполнить его последнюю волю — похоронить на холме, у одного из редутов. Велев солдатам разложить костры для отвода глаз неприятеля, генерал Бургойн отдал приказ об отступлении.
…На север шли под проливным дождём, бросив обоз, увязший в грязи. Не меньше тридцати офицеров один за другим подошли к баронессе фон Ридезель, чтобы узнать, нет ли у неё чего-нибудь съестного. Их было очень жаль, этих юношей с запавшими щеками и синими тенями вокруг глаз, но не могла же она отнять последний кусок у своих детей! Какое безрассудство — начать столь долгий переход, не раздав пайки! Фредерика не удержалась и высказала свои упрёки генералу Бургойну, хотя это и было грубым нарушением субординации.
Но всё это пустяки по сравнению с адом, который бушевал в душе несчастной леди Окленд. Её муж-майор попал в плен к американцам в самом начале сражения; похоже, у него перебиты обе ноги. Бедняжка брела, как тень, не разбирая дороги, и отказывалась от еды. На неё было больно смотреть, и Фредерика не выдержала.
— Почему бы вам не пойти к нему? — спросила она. — Ему вы нужнее, чем здесь.
Потухшие глаза леди Окленд вспыхнули светом надежды, из них ручьями потекли слёзы. Обе отправились к генералу Бургойну; говорила в основном баронесса. Сначала Бургойн и слышать ни о чём не хотел, но потом уступил: к американцам отправили парламентёра. Наутро леди Окленд села в лодку вместе с полковым капелланом, державшим белый флаг, и поплыла на другой берег Гудзона.
В Саратогу пришли вечером девятого октября — промокшие до костей, стуча зубами от холода. Ридезель нашёл большой деревянный дом с погребом, оставленный хозяевами; Фредерика раздела девочек и уложила на солому, велев им поплотнее прижаться друг к другу. Она разводила огонь в очаге, когда комната вдруг осветилась от зарева за окном. Пожар? Встревоженная баронесса выбежала на улицу. Горели великолепная усадьба, пристройки и мельница; от проходивших мимо офицеров она узнала, что генерал Бургойн велел их сжечь, потому что они принадлежат американскому генералу Скайлеру.
От канонады дрожала земля; три ядра врезались в стену одно за другим, выбив толстое бревно; Фрицхен визжала от страха; мать зажимала ей рот платком, чтобы не услышали снаружи. Она сама была ни жива ни мертва; дрожавшие женщины спустились в погреб и сидели там прямо на полу, несмотря на холод и ужасный запах плесени; девочки зарылись лицами в колени матери. Четыре… пять… шесть… семь… одиннадцать ядер попали в дом; Фредерика слышала, как они катились по полу у них над головой. Дикий крик боли заставил её вздрогнуть всем телом. Через минуту в погреб спустилась ещё одна офицерская жена, бледная как полотно, согнулась пополам в углу — и к запаху плесени добавился кислый запах рвоты. Топот над головой, кого-то выносят… Женщина рассказала, что наверху, на столе, собирались делать операцию солдату — отнимать раненую ногу, но тут влетело ядро и оторвало ему другую… Там вот такая лужа крови — у офицерши вновь начались спазмы.
В погреб спускались всё новые люди: сначала женщины, потом раненые офицеры, солдаты… Скоро там можно было только стоять или сидеть, подтянув колени к подбородку. Загнав свой страх на самое дно души, баронесса пробиралась между ранеными с масляной лампой, кувшином воды и ласковым словом.
В минуту затишья явился Ридезель и вызвал её наверх: им надо поговорить.
— Дорогая моя, — начал он, взяв её за обе руки, — пообещай мне, что сделаешь то, о чём я тебя попрошу. Ради меня.
Фредерика почувствовала, как её руки и ступни разом похолодели.
— Я сделаю всё, что ты захочешь, Фриц, кроме одного: я не покину тебя.
В его глазах заблестели слёзы; он сделал над собой усилие, чтобы заговорить.
— Но послушай, я буду в тысячу раз покойнее, если буду знать, что ты и дети… да, в плену, но в безопасности, а не в этом чёртовом погребе! Генерал Гейтс — благородный человек, тебе не причинят никаких обид…
— И я должна буду вести себя любезно с людьми, с которыми воюет мой муж? Фриц, я этого не вынесу.
Ридезель ушёл — туда, откуда он мог не вернуться. Фредерика спустилась в проклятый вонючий погреб, наполненный стонами раненых, плачем и бормотанием молитв. Её пронзила мысль о том, что у всех остальных женщин здесь муж либо убит, либо ранен. Долго ли ещё продлится её везение?
…Как странно — человек привыкает ко всему! На третий день Фредерика спокойно выходила из погреба, чтобы приготовить кофе или чай для раненых и спуститься обратно. Генерал Филлипс не мог скрыть своего удивления, увидев её с кофейником в руках.
— Хотел бы я, чтобы нашим командиром была такая храбрая женщина, а не генерал Бургойн, — сказал он, приняв чашку из её рук.
А генерал Бургойн созвал военный совет. Они окружены, единственный выход — капитуляция, но на каких условиях? Ридезель предложил просить генерала Гейтса отпустить их обратно в Канаду без оружия, под обещание более не воевать против американцев. Бургойн покачал головой: вряд ли Гейтс даже станет рассматривать такие условия. Пусть их отправят под конвоем в Бостон, а оттуда вышлют в Европу. Парламентёру вручили письмо, белый флаг и барабан.
