Ах, как бы госпожа д’Айен хотела познакомиться с этой женщиной! Жильбер просто восхищается ею. По его словам, генерал Вашингтон сделал ей предложение через месяц после знакомства, прогостив в её имении меньше двух дней. Он был тогда полковником колониальных войск, а она — молодой вдовой с двумя детьми. Неудачные роды лишили её надежды стать матерью снова, и всё же он повёл её к алтарю. Конечно, Вашингтон женился на приданом, но вопреки утверждению госпожи де Севинье, за порогом церкви они нашли любовь. Они такие разные: он высокий, статный, всегда элегантный, она маленького роста и одевается, как служанка; он любит танцевать и любезничать с дамами, она избегает света, предпочитая вести хозяйство и заниматься рукоделием, и тем не менее, они — пара, слившиеся воедино половинки, влекомые друг к другу силой истинной любви. В чём их секрет? Возможно, в том, что они вместе выстроили нечто общее, что их объединяет. Вот и Адриенна недавно обмолвилась в разговоре, что, когда Жильбер вернётся, они покинут особняк Ноайлей, чтобы зажить собственным домом…
Господи милосердный, сделай так, чтобы Адриенну не постигло разочарование! Видно, таков удел всех женщин в нашей семье: полюбить одного и навсегда.
Жоржик просыпается. Тихо-тихо, маленький, не плачь: маму разбудишь. Дай-ка я потру тебе дёсны…
28
Стволы абрикосов толстые, как у обычных деревьев, им даже не нужны шпалеры. Урожай собрали в июле, затем настал черёд персиков, следом поспели яблоки — сочные, сладкие! Фруктов было столько, что не только хозяева, но и слуги ели их вдоволь. Да что там слуги — лошади, которых выпускали пастись на луг между садами, ели яблоки прямо с деревьев, брезгуя паданцами! Паданцами же откармливали свиней.
Всё лето Ридезели прожили в загородной усадьбе генерала Клинтона на берегу Гудзона, в чудесном месте, где можно было гулять с детьми, наслаждаться чистым воздухом и солнцем и ни о чём не тревожиться. Компанию баронессе составляли две лоялистки, девицы Робинсон; генерал тоже часто навещал их, приезжая с одним из своих адъютантов.
Близился октябрь. Вечером луг накрывало густой пеленой тумана, а утром ещё зелёная трава казалась поседевшей от инея. Скоро придётся возвращаться в город. Неужели им придётся провести там ещё одну зиму? При одной мысли об этом Фредерика вздрагивала и поводила плечами. Девицы Робинсон уехали раньше: им кто-то сказал, что в порт зашёл корабль из Лондона с новейшими модными товарами. А потом приехал генерал Клинтон и сообщил печальную новость: майор Джон Андре, которого он как-то привозил к Ридезелям, попал в плен к американцам, и те повесили его как шпиона.
Боже мой! Такой превосходный молодой человек, красивый, воспитанный, талантливый! Совсем недавно в лоялистской газете, которую печатают в Нью-Йорке, поместили его стихи — "Охота на коров". Муж растолковал Фредерике, что речь там шла о нападении Энтони Уэйна, которого прозвали Бешеным Тони: он хотел угнать скот к мятежникам, но героические тори дали грабителям отпор. Майор Андре пал жертвой собственного благородства: вызвался выполнить поручение, для которого не обладал ни нужными познаниями, ни опытом. Он мог бы отказаться, и тогда вместо него послали бы офицера рангом повыше, но он не хотел подвергать опасности других, и вот… Ах, какое несчастье!
Вернувшись в Нью-Йорк, баронесса не узнала многих дам, с которыми успела подружиться: эти шляпы с перьями, чересчур открытые декольте, линия талии, поднятая почти к самой груди, какие-то валики сзади, пышные, но обуженные юбки, из-за чего дамы в креслах казались сидящими на облачках, нелепые муфты — Фредерика едва сдерживала смех при виде новых нарядов своих подруг. Когда же она узнала, во сколько обошлись им лондонские новинки, то просто пришла в ужас — просадить такие деньги накануне зимы! О чём они только думают!
Тринадцатого октября Генри Клинтон наконец-то смог обрадовать своих друзей: генералов Филлипса и Ридезеля обменяют на Бенджамина Линкольна, которого сам Клинтон и пленил в мае после капитуляции Чарлстона. Этим летом Линкольн жил на своей ферме в Массачусетсе, теперь он, наверное, вернётся к Вашингтону, но это всё равно: дело мятежников проиграно, их не спасут даже французы.
Обмен свершился официально только в ноябре, и генерала Ридезеля тотчас назначили командующим войсками на Лонг-Айленде. Как нарочно, он заболел оспой; хорошо, что дети больше не подвергались опасности подхватить эту страшную болезнь. Фредерика вновь сделалась сиделкой своего мужа. В минуты слабости, изнемогая от головной боли и жара, он тихо шептал, что хочет умереть; тогда она молча открывала дверь в соседнюю комнату, где Фрицхен и Каролина играли в куклы, а Августа качала колыбель с Америкой.
Их дом на Лонг-Айленде находился в не менее живописном месте: каждый вечер в окно были видны огни Нью-Йорка, отражавшиеся в Ист-Ривер, а днём — стройные прекрасные корабли, стоявшие на якоре в заливе. Дальше к востоку находился узкий пролив Хеллгейт: голландское название Hellegat, что означает "просвет", англичане переделали во "Врата ада", имея для этого все основания: пройти через это бутылочное горлышко с каменистым дном, сильными течениями и водоворотами, меняющими свой характер по воле приливов и отливов, удавалось не всем. В конце ноября там сел на мель и затонул корабль "Гусар" — ушёл под воду по самую палубу, только мачты торчали. По городу ходили упорные слухи, что в трюме "Гусара" были тысячи фунтов золотом, предназначавшиеся для британской армии; в Квинсе и на Лонг-Айленде усилили ночные патрули, чтобы американские шпионы не попытались достать золото со дна пролива.
Девочки засыпали под барабанные сигналы и перекличку часовых. Генерал и его супруга не выезжали из дома без охраны: американцы могли неожиданно напасть и захватить их в заложники, а английские драгуны успели полюбить своего нового командира, ещё не вполне оправившегося после болезни, и в особенности добрую, милую баронессу, державшую в своём доме открытый стол. Молодые офицеры приходили к ней отогреться в тепле уютного семейного очага, на пару часов забыть о войне и вспомнить о родине. Генеральша Ридезель выслушивала их рассказы с материнской улыбкой и помнила всех по именам.
Однажды после обеда Фриц собрался идти с офицерами в лагерь; они почтительно просили баронессу составить им компанию. Фредерика согласилась — почему бы нет? — и даже опередила их в своей карете. Бой барабанов застал её врасплох; из палаток выбегали солдаты и строились в ряды; дежурный офицер подошёл, чтобы отдать ей рапорт.
— Друг мой, так не делается, я не ваш генерал, — сказала баронесса, ошеломлённая таким приёмом. — Не знаю, как в Англии, но немецкие женщины не привыкли к подобным почестям.
— Этих почестей мало, ваше превосходительство, — возразил ей офицер. — Мы никогда не забудем того, что вы делали для наших товарищей под Саратогой.
Здоровье Фрица всё не возвращалось. Он осунулся, страдал от одышки и сердцебиений. Весна, оживившая природу, принесла Ридезелям новую душевную боль от расставаний. Генерала Филлипса назначили командиром экспедиционного корпуса, отправлявшегося в Южную Каролину. Они с Фрицем крепко обнялись и долго простояли так, не в силах разнять объятий, а когда Уильям поцеловал руку Фредерике, её кольнуло в сердце предчувствие: больше они не увидятся. Она была склонна доверять своему внутреннему голосу, он редко обманывал её… Путь генерала Ридезеля, напротив, лежал на север — в Канаду, где поредевший брауншвейгский корпус дожидался своего командира. Прощание с генералом Клинтоном тоже получилось трогательным, но на этот раз обошлось без дурных предчувствий. Баронесса была даже рада отъезду. Что-то ей подсказывало, что это начало дороги домой.
