Все говорило о том, что, при наличии капли везения, Эспира соберет достаточно людей для достижения поставленной цели, а если под его руководством самый дерзкий рейд в истории окажется победоносно завершен, Копье Аврора обеспечит ему безбедную жизнь до конца дней.
Эспире приходилось лавировать, прокладывая себе дорогу по бурлящим улочкам Платформы. Большинство хабблов в каждом Копье тоже приспосабливали обустроенные Строителями пространства под свои нужды, добавляя укрепления или новые жилые кварталы, размещая чанерии или что-то еще, — но население Платформы пошло гораздо дальше. Их реновация попахивала чистым безумием. Они решились разделить пространство пополам по горизонтали, по сути создав две копии своего хаббла, одну поверх другой. Это значило, что обыкновенно высокие потолки стандартного хаббла, создающие простор над головами жителей, здесь угрожающе приблизились к мостовым, отчего Эспире начинало казаться, будто эти потолки медленно опускаются, грозя его раздавить.
Словно этого показалось мало, люди до отказа заполнили оба уровня таким количеством новых построек из камня и дерева, какого Эспира не встречал еще нигде. Из широких галерей улицы хаббла оказались превращены в тесные проходы не более чем на трех человек в ряд. Дома и лавки скучились стена к стене, а их двери отличались вынужденной узостью. По улочкам Платформы нельзя было и двух десятков шагов ступить, чтобы не столкнуться с кем-то из других прохожих.
Не хаббл, а настоящий крысятник.
И все же… почти каждое жилище здесь могло похвастать дверью из дорогостоящего дерева. Местами из этого ценного материала были выстроены и сами дома целиком — даже те из них, что не казались роскошными, отличаясь, скорее, безыскусной функциональностью, которая выдавала в них обиталища мастеровых и торговцев. Тем не менее дерево, пошедшее на строительство одного такого дома, наверняка обошлось в сумму, которая бы обеспечила человека пропитанием на протяжении всей жизни.
Крысы, одним словом. Алчные, вороватые грызуны.
Пусть упиваются пока своим богатством. Скоро все изменится.
Узкие улочки привели Эспиру к небольшому просвету между зданиями, упирающемуся в старую, уже почти трухлявую деревянную дверь. Он задержался перед нею, чтобы постучать: три удара с долгими паузами, еще два — с быстрой. Дверь сразу же открылась.
За порогом стоял Сарк, адъютант той женщины. Этот парень напоминал Эспире паука-скакуна: он был высоким и поджарым боерожденным с длинными, худыми конечностями и ладонями, которые казались непропорционально огромными. Волосы Сарка были черным-черны: редкая поросль паучьей шерсти покрывала его голову, включая лицо, шею и видимые части рук. Сарк сохранил кошачьи зрачки своего народа, хотя один глаз слегка косил, из-за чего Эспира никогда не знал наверняка, куда именно направлен взгляд его собеседника в каждый конкретный момент.
— Чего тебе? — спросил Сарк. Тон вопроса намекал, что адъютант с большим удовольствием прихлопнул бы Эспиру как муху, чем снизошел до беседы с ним.
Но Эспира не стал бы самым молодым майором в истории военного флота Авроры, если бы позволял крутым парням так запросто запугать себя.
— Она здесь? — ответил вопросом Эспира.
— А что?
— Возникла небольшая проблема.
Уставясь на Эспиру — или, возможно, слегка мимо него, — Сарк издал глухое ворчание.
Эспира вздернул подбородок и сузил глаза.
— Исполняй свои обязанности, Сарк. Или ты предпочитаешь сам потом оправдываться перед ней, почему не впустил человека, который явился предупредить о возникшей угрозе ее плану?
Сарк не двигался, сохраняя полную невозмутимость; так пауки наблюдают за тем, как их добыча подбирается все ближе. Но затем, выдавив из горла протяжный хриплый звук, боерожденный отступил от двери, оставив ее открытой.
Эспира шагнул внутрь и сунул свою корзину с овощами Сарку — так, будто тот был простым слугой. Тот принял врученный предмет, но его скошенные глаза сощурились. Пройдя в сумрачный коридор за порогом, Эспира чувствовал, как тяжелый взгляд адъютанта буравит ему спину. В конце коридора его ждала обитая медью дверь, ведущая в ее покои.
Постучав, он застыл, прислушиваясь: лучше подождать, чем входить к ней без приглашения. Эспира был человеком храбрым, но жизнь свою все же ценил.
После томительной паузы изнутри раздался женский голос:
— Входите, майор.
От толчка Эспиры дверь легко и бесшумно повернулась на петлях, и майор ступил в расположенную за нею комнату. То был внушительных размеров зал, представлявший собой шикарную гостиную. В настенных рожках светились люмен-кристаллы. В одном из углов помещения высился объемный макет Копья Альбион, вокруг которого было оставлено достаточно свободного пространства, чтобы им можно было любоваться, обходя по кругу. Рядом с ним стояла изящная арфа без малого пяти футов в высоту. Нежные шепчущие звуки издавала струйка встроенного в одну из стен фонтана, который питал небольшой бассейн, в чьих водах безмятежно плавали цветущие водные растения и едва заметными тенями скользили рыбки.
Хозяйка этого великолепия восседала в одном из двух кресел, — в том, что поближе к бассейну, — с сервировочным столиком между ними. Она занималась приготовлением двух чашек чая; движения ее рук были медленными и точными, выглядели почти ритуальными. На ней было сшитое точно по фигуре неброское платье глубокого синего цвета, элегантное и дорогое. Сама женщина не была ни молодой, ни старой. Заостренные, хищные черты ее лица приковывали взгляд, и нечто неуловимое в сдержанности ее движений нашептывало о том, что под маской идеальной невозмутимости может таиться опаляющая страстность.
От ее глаз Эспире всегда становилось как-то не по себе. Они были того же холодного, пустого серого цвета, что и затянувшие мир туманы, а еще она редко моргала.
Эспира отвесил надлежащий вежливый поклон. Женщина же какое-то время сохраняла неподвижность, а затем кивнула в сторону второго кресла. Эспира подошел и уселся.
— Умоляю простить за вторжение, мадам Кэвендиш, но мне совершенно необходимо поговорить с вами.
Вместо ответа она протянула Эспире чашку чая на тонком керамическом блюдце. Он принял ее — с улыбкой, разумеется, — и благодарно склонил голову.
Мадам Сикоракса Кэвендиш была женщиной весьма воспитанной. Опыт Эспиры подсказывал, что любой, кто осмелился бы вести себя с ней неподобающе, сразу распрощался бы с жизнью. Поэтому он, все еще улыбаясь, дождался, пока она не поднимет собственную чашку, и лишь тогда позволил себе пригубить ароматный чай.
Безжизненные глаза мадам Кэвендиш наблюдали за ним над ободком ее чашки.
Эспира с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть.
— Ренальдо, — произнесла она. Замечательный голос: мягкий и теплый, даже нежный, — из тех, какими утешают идущих на поправку пациентов… или завораживают аэронавтов, маня их сорваться с неба и найти свою погибель в объятиях далекой Поверхности. — Вы же знаете, как я всегда рада вашим визитам. Могу ли я чем-то помочь сегодня?
