«Ах да. Пинкертинка все хочет этот чай. Или, лучше сказать, – пытается утверждать, что хочет его». Лукас почувствовал под своей ладонью ее вспотевшие, дрожащие пальцы, и это прикосновение вызывало в нем странное волнение. Они очень давно друг друга знали. И он был готов простить ей почти все что угодно: все сцены, происходившие от отчаяния, которые сопровождали его взросление и включали всё, от краснеющего лица и показной незаинтересованности до ревности и объективной грубости, не говоря уже о литрах случайно разлитых на его одежду напитков. С кем-то другим это вызвало бы в нем ярость или смех, но Пинкертинку он не мог обидеть. Никогда не решился он и что-либо с ней замутить. Когда она выдала отцу, что он учится вне дома, Лукас получил такое наказание, от которого заплакал бы и серийный убийца, и к тому же потерял последний шанс как-либо облегчить эту каторгу. Но он переступил через себя и никогда в жизни этого не упоминал. А на ложь просто махал рукой. Все это было второстепенно. Он точно знал, какая Пинкертинка на самом деле. В сравнении со множеством других женщин все было не так плохо.
– Может, ты идеализируешь его в воспоминаниях, – сказал он. – Могу ответственно заявить, что тут есть чаи и получше, чем тот, и к еде многие из них подходят больше.
Он взял меню.
– Если тебе нужен мой совет, возьми квриллу. Ӧссеане делают к ним прекрасные соусы.
– Ты помнишь! – обвинила его Пинки. – Ты сам себя выдал! Ты прекрасно знаешь, что это был за чай!
Лукас вздохнул:
– Я ведь не утверждал, что не знаю. Я просто думаю, что, попробовав его снова, ты будешь разочарована.
– Конечно же нет! – горячо заявила она. – Ты бросишь меня, чтобы я вечно оставалась в поисках?
Страх, который пару минут назад Лукас отчетливо видел в ее глазах, перестал быть таким безграничным. Как волнующееся море кажется менее глубоким, так и каждый произнесенный слог ослаблял ее страх.
«Да какая все же разница?!» – подумал он.
– Ну, чтобы ты не умерла от любопытства – он называется гӧмершаӱл.
Ведь это было так давно…
* * *
Лукас не хотел ей этого говорить, а сама она тоже была не слишком уверена, что хочет узнать. Пинки почти смирилась с трусливым молчанием. Если она вновь почувствует тот давний вкус на языке, ей снова придется бороться и собираться с силами. Она снова будет искать решимость, лишь чтобы сказать ему об этом.
– Гемершайль?.. – повторила она. – Нужно записать.
– Не нужно.
– Но…
– Ты можешь запомнить название по-терронски. Гӧмершаӱл можно перевести как «Янтарные глаза». Милое название для чая, что-то вроде «Колодец дракона» или «Белый пион». В то же время это вход в трёигрӱ: поймает тебя и не отпустит. «Проломит барьеры сознания», как пишут в Книгах.
Лукас засмеялся.
– Но, могу тебя заверить, гӧмершаӱл свободно в магазинах не продается, да и в меню ты его так просто не найдешь. На этот товар верховный жрец наложил эмбарго. Когда что-то запрещают, первыми попадают под удар алкалоиды.
– Хочешь сказать, его нет даже здесь?
– Если и есть, об этом нигде не напишут. – Лукас замялся. – Гӧмершаӱл относится к священным ӧссенским веществам. Всего их пять, и вместе они создают ограниченный ряд. Пять уровней, после которых человек якобы достигает Господа Бога, если он в настроении и у него крепкий желудок, а утром не надо на работу. Гӧмершаӱл – первый из них. Второе вещество называется «Лед под кожей». Третье – «Падение в темноту». Дальше идет «Ви́дение» и, наконец, «Голоса и звезды», вещество Озарения. Официально ни одно из них не поставляют на Землю.
– А неофициально?
– Пинки, Пинки, – сказал Лукас все еще с улыбкой. – Ну ты и авантюристка! Если правда хочешь, я попробую убедить их покопаться в закромах. Но лучше не снимай обувь под столом. За сколько ты теперь пробегаешь стометровку? Может так получиться, что уходить нам придется в большой спешке.
– Все правда так серьезно?
– Будь уверена!
– Думаю, ты меня успешно переубедил… – Она вздохнула, пытаясь унять разочарование. – Мы не можем так рисковать.
– Для тебя это правда так важно! – удивленно сказал он, и его глаза заискрились. – Я не понимаю тебя, Пинки. Именно этот отвратительный чай!
Лукас порылся в кармане и вытащил узкую шестиугольную коробочку, обтянутую чешуйчатой перламутровой кожей. Открыв ее, вытащил какую-то ӧссенскую купюру и спрятал в ладони. Хоть он сделал это очень быстро, Пинки успела заметить блеск серебра и поняла, что это одна из тех, что побольше.
Лукас наклонился через стол так близко к ней, что их лбы почти соприкасались.
– Мне не кажется, что тут сегодня как-то по-особенному опасно, но помни о трёигрӱ,- приглушенно сказал он. – Лучше почитай что-нибудь, хотя бы меню. Ты справишься. Через минуту вернусь.
Пока Пинки опомнилась, Лукас уже встал, прошел мимо и направился к бару.
Она сидела окутанная ужасом. Хотела позвать Лукаса, но все его серьезные предостережения лежали на ней как камень. Лукас исчез в кучке ӧссеан и пробрался куда-то в задний угол. Она больше не осмеливалась следить за ним из страха, что кто-то из инопланетян случайно посмотрит в ее направлении.
Что там было – «трейгр…»? Пинки сидела уставившись в выложенный мозаикой стол, но все равно чувствовала на себе ливень взглядов. Может, она лишь преувеличивала, что все пялятся ей в спину. Пока они сидели с Лукасом и разговаривали, то странное чувство, которое появилось в самом начале, полностью исчезло. Когда-то она читала книгу о том, что психотроника – обычная ерунда, и взгляд человеческих глаз не имеет измеримой силы. Вот именно – человеческих глаз.
Пинки почувствовала неодолимое желание поднять голову и оглядеться – лишь для того, чтобы убедиться, что в помещении есть и другие люди, кроме нее. Что она не одна в толпе чудовищ. Она осторожно так и сделала, с бешено бьющимся сердцем, блуждающим взглядом, но результат ее не удовлетворил. Кругом были лишь серые пятна ӧссенских лиц, целое море пятен, волнующееся в ритме непонятной речи. Пинки решила, что стоит оглянуться, чтобы иметь представление о том, что происходит за ее спиной, и начала поворачивать голову. Это была хорошая идея. Но в то же время неминуемость собственного движения так ее напугала, что она попыталась воспротивиться себе. Обеими руками она ухватилась за металлический край стола и боролась со своей головой так, что заболела шея. Это была лишь секунда, но она тут же забыла об этом, и ее пальцы легко скользнули по столу на колени.
Снова серость лиц – но вдруг одно так резко выделилось на общем фоне, что Пинки чуть не вскрикнула. Это было типичное ӧссенское лицо, сверху высокое и узкое, снизу без подбородка и с щеками, тянущимися в разные стороны в длинных обвисших складках реснитчатых ушей. На нем доминировал чудовищно большой клювообразный нос с закрывающимися ноздрями. По бокам носа были какие-то… синеватые линии, кучки странно сморщенной кожи или же краска?.. Но черты лица были мягкими и, насколько Пинки могла судить, женскими. Нельзя отрицать некую их гармонию и, может быть, даже красоту. Пинки заметила блеск янтаря в широко посаженных глазах – совсем узкий полумесяц пылающего желто-оранжевого цвета, почти теряющийся на фоне кобальтово-синих век.
