– Спасибо за честность. В таком случае я должен планировать с осторожностью, – только и сказал Лукас.
Он достал свой список и положил на стол.
– Если позволите, я буду записывать. В эту минуту я своей памяти не доверяю.
В течение следующего получаса он выяснил всю основную информацию. Так называемая болезнь Моррисона появилась в последние десятилетия. Она вызывала настолько характерные изменения в стволе головного мозга, что ошибка в диагнозе была практически исключена, более того, остальные симптомы Лукаса были как из учебника. Причины болезни неизвестны. Лекарства не существует. Это не опухоль, имеющая четкие границы, которую можно было бы удалить хирургическим путем. Изменения постепенно распространятся во все области мозга. Боль будет усиливаться, но ухудшение ментальных способностей не грозит. Человек остается в ясном сознании. Остается вменяемым. До последнего дня.
Лукас исписал две страницы – и хорошо, ведь он действительно не был способен что-либо запомнить, что ему было несвойственно. Он находился в состоянии тщательно откладываемого шока. И знал, что спокойно в нем останется, пока между ним, Лукасом, и всем миром не будет прочной стены и прочной крепости.
Потом он наверняка сойдет с ума.
Наконец он решил, что информации получил достаточно, попрощался и встал.
– Господин Хильдебрандт, – сказал доктор Петерсон.
Он открыл ящик стола, достал коробочку каких-то таблеток, отсыпал двадцать штук в бумажный конвертик и прописал дозировку.
– Для успокоения.
– Нет необходимости.
– Смертельная доза – тридцать две таблетки, так что, прошу, не глотайте все двадцать сразу. Примите две.
– Необходимости правда нет, – повторил Лукас.
– Есть, – сказал Петерсон. – Я могу себе представить, что вы сейчас сделаете. Поедете к себе в офис. Останетесь там допоздна. Окружите себя людьми и завалите себя работой. И никто ничего не узнает. Но в конце концов вам все равно придется вернуться домой и закрыть за собой дверь. И тогда вы останетесь наедине с этим.
Он замялся.
– Возьмите. И сделайте милость, не выбрасывайте сразу, как выйдете на улицу. Вам это пригодится.
Лукас горько усмехнулся, вспоминая об этом дне полгода спустя. Доктор Петерсон хорошо его разгадал – стоит отдать ему должное. Он ошибался лишь в деталях.
Например, Лукас не поехал домой, потому что дома была Шэрон. А если говорить о таблетках, то он их не принял. Он обратился к другому наркотику. В момент самой глубокой безнадежности, которая пришла в тот же день около трех часов ночи, он сидел в кресле своего офиса в здании Совета, в темноте и одиночестве, и голосом, отягощенным приличной дозой печали, зачитывал по себе ӧссенский погребальный псалом.
Петерсона он впоследствии посетил еще раза три. Они обсуждали возможные способы лечения, хотя особого эффекта ожидать было нельзя. Вполне в духе холодной рациональности, которую он с самого начала изображал, Лукас тщательно все обдумал: убытки в виде времени, денег и дискомфорта он сравнил с призрачной надеждой на успех. Рассудил, что это неудачная инвестиция. И при последнем визите сообщил это Петерсону.
– Я дал клятву, что буду лечить людей, – сказал старый врач. – Я должен был вас любой ценой убедить, что надежда остается всегда. Но у меня нет аргументов.
Он вздохнул:
– Потому виртуал.
– Нет.
– Вы не можете принимать анальгетики в течение десяти месяцев и думать, что они и после этого будут безопасно действовать.
– Ничего подобного я не ожидаю.
Петерсон молча смотрел на него.
– Вы понятия не имеете, что это такое, – наконец сказал он. – И представить себе не можете, какие страдания вас ожидают.
– Я справлюсь. На Ӧссе есть такая пословица: «Фантазия – злейший враг храбрости».
Доктор Петерсон несогласно покачал головой.
– Это вы сейчас так говорите. Но я знаю, что будет дальше. Первую дюжину инъекций вы используете за месяц, а потом захотите еще. Дозы будут все больше и больше. Я не могу взять на свою совесть…
– Можете, – прервал его Лукас. – Воспринимайте это как попытку. Как проявление доверия. Ведь я вас пока ни разу не подвел.
Он заколебался.
– Если говорить о лекарствах, у меня высокий порог. Когда-то я уже имел опыт… с некоторым видом веществ, вызывающих привыкание. Я выбрался из этого без последствий, но с тех пор опасаюсь каких-либо зависимостей. Не хочу закончить ежедневными дозами героина. Я бы взял эти инъекции. Некоторым образом успокаивает, когда есть чем спастись в крайнем случае. Но они мне не понадобятся.
– Что вы принимали? – спросил Петерсон.
Лукас покачал головой.
– Я скажу только вам лично, доктор. Я никогда в жизни не шатался по притонам или диспансерам. В передряги я тоже не попадал. Все происходило чинно и в стенах дома. Я не хочу, чтобы это появилось в записях.
– Если это были дериваты морфия…
– Это были ӧссенские грибы.
Доктор Петерсон потер рукой лоб.
– У вас достаточно тесные связи с Ӧссе, не так ли? Ваш отец был самым известным ӧссеистом на Земле.
– Знаменитая личность, да, это он. И люди, очевидно, будут припоминать мне это до смерти, – процедил Лукас. – Однако научное реноме, к сожалению, совершенно не свидетельствует о приятном характере.
* * *
У Лукаса вдруг задрожали губы; Пинки видела, как он сжимает зубы, и ей пришло в голову, что, как и она совсем недавно, он, вполне возможно, борется с желанием поддаться плачу; но ему удавалось бороться с этим намного лучше, чем ей. На его ресницах что-то блеснуло – неужели слезы? Но он тут же протер рукой глаза, и на его губах вновь появился слабый отблеск ироничной ухмылки.
– Лукас… – пискнула она.
Он встряхнул головой.
– Что?..
Лукас посмотрел в ее сторону и с огромным усилием остановился на ней глазами. В них все еще было на порядок больше печали, чем она могла выдержать.
– Этот чай…
– Повышает чувствительность ко всем стимулам и усиливает эмоции, – сказал Лукас. – Понижает сосредоточенность.
Его голос звучал плоско и хрипло.
– Идеально для концерта классической музыки или для чтения любовных романов, не подходит для посещения финансовых учреждений. Очень полезно для похорон, когда хочешь выглядеть так, будто ты пришел не ради наследства. Вызывает слезы куда успешнее, чем лук.
Он помолчал.
– Прости, Пинки. Просто я не люблю это состояние сознания.
– Я не ожидала…
– А я тебя и не предупреждал.
