«Боже, лыжи! Ведь будут гонки! – в ужасе думает Лукас. – Что же мне делать, если я даже на тренировку не попаду?» Но он хорошо знает, что отец думает о плазмолыжном спорте.
– Через две недели начинаются каникулы – все, что он произносит вслух.
– Я заметил. У меня тоже, – заверяет его отец. – Зато мне не придется контролировать, до которого часа у тебя уроки. Другой вариант: шесть недель ты будешь учить тексты в удвоенном объеме…
«Что не слишком-то отличается от домашнего ареста, – с отвращением думает Лукас. – Еще и голова будет гудеть как барабан ню-метал-группы. Классные каникулы».
– А третий? – спрашивает он, хотя уже знает.
В конце концов, третий вариант – это его единственная надежда.
– Как я уже говорил, мы решим это по-ӧссенски. А это означает, что третий вариант придумаешь ты сам. В течение завтрашнего дня я ожидаю твое предложение по поводу соответствующего наказания. Лишь одно, полное и окончательное, в письменном виде, чтобы не возникло сомнений. Шесть недель – не обязательно. Сопоставимость – да.
Лукас знает, как работает закрытый аукцион: слишком низкая ставка останется без внимания и ее не спасут дополнения и улучшения. А если она будет принята… После принятия одолеют мысли, что ставка была слишком высока, и аукционер окажется в проигрыше дважды, ведь сам ее назначил. Таково ӧссенское милосердие.
Сон как рукой сняло – каждая встреча с Джайлзом Хильдебрандтом у любого вызовет прилив адреналина на неделю вперед. И, конечно, он совершенно не удивлен. Лукас давно ожидал, что отец однажды придет к этому, и имел в запасе встречное предложение. Он быстро обдумывает, удастся ли что-то выиграть, если выдать его уже сейчас, без времени на размышления. Это будет как признание в том, что он знал, что делал, но если он успеет подать свое предложение устно, то затем сможет креативно обработать по реакции отца. И наоборот – если отец вынудит на самом деле что-то написать, то ничего поделать он уже не сможет.
– Не стоит ждать до завтра, – уверенно говорит он. – Я подумал, что…
– Нет, Лукас, – мгновенно перебивает его отец. – Ни слова!
Он осматривает сына, и на его лице появляется язвительная улыбка.
– Похвально, что совесть заставила тебя заранее задуматься о наказании, но я не хочу ничего слышать. Будь добр, напиши на бумаге.
Нет, Джайлза Хильдебрандта невозможно было обыграть. Теперь, конечно, Лукас признавал, что отец имел на это право, но в нем все равно еще отдавались эмоции: гудящий гнев и щепотка сдавливающего страха при мысли о том, что он тогда придумал. Конечно, он не в первый раз за свое детство оказался в подобной ситуации. И в его предложениях можно было четко выделить принцип, к которому он тяготел всю жизнь: быстро, остро и чисто. Так он и выбирал: лучше боль, чем продолжительные запреты, ведь боль не длится так долго. «Золотые времена, – подумал Лукас. – Когда я верил, что это взаимоисключающие вещи».
Он вышел на площадь и решил, что мер предосторожности достаточно. Затем остановился у ближайшего винного ресторана и вызвал в общественном терминале такси. Менее чем через минуту машина тихо остановилась у тротуара. Лукас посмотрел на время: половина двенадцатого ночи. Время было четко просчитано, но он еле успевал. Потому схватил свою сумку и быстро скользнул в машину.
Хорошая новость: в такси его не поджидали ни медианты, ни зӱрёгал.
Глава восемнадцатая
Время решений
В ушах Фионы отдавался гипнотизирующий звук: шорох пересыпающегося кварцевого песка в полукруге «Лунной исповеди», хорал тысячи молитв, обращенных к лицу Аккӱтликса. Она сидела на ковре в своей спальне и держала между коленями эту вещь, немного напоминающую большой тамбурин. Рукой она выстукивала незатейливый ритм на натянутой мембране барабана. Металл дребезжал от крупных песчинок. Как и тибетские молитвенные барабаны, ее «Лунная исповедь» каждую секунду посылала в небо просьбы со скоростью тысяча двадцать четыре бита. Фиона вслушивалась с отсутствующим выражением на лице, совершенно околдованная звуком и монотонными движениями.
Иначе молиться она не могла, ведь так никогда и не выучила ӧссеин.
Но в этот раз спокойствие было не так сладко, а чувство преданности не таким полным, как она привыкла. Ей казалось, что лицо Аккӱтликса наблюдает за ней со стены с недовольством и явным недоверием. Под таким взглядом ей было совсем не легко.
Наконец Фиона сдалась. Торжественно отложила «Лунную исповедь», поклонилась статуе и выбежала из спальни. Закрыла за собой дверь. Свою веру она доказала, а теперь, для разнообразия, нужно было подумать в спокойной обстановке.
Ее взгляд вдруг упал на стол, где лежал билет на завтрашнее утро. Билет на Марс, куда ее посылает шеф… и куда, согласно Прастарой, лететь нельзя. До запуска рейсового корабля оставалось около семи часов, а Фиона все еще не знала, что делать. Прастарая всегда была ее опорой: ласково поддерживала во всех начинаниях, помогала толковать сны и сама ими управляла. Ни разу в жизни она ничего не приказывала и не запрещала настрого. С другой стороны… на то не было причин. Ее воля и желания Фионы никогда друг другу не противоречили.
До сих пор.
«Можно сказать Прастарой, что я никуда не еду, принести билет и разорвать его у нее на глазах. А утром купить новый и днем улететь под шумок на Марс», – подумала Фиона.
Затем горько рассмеялась.
Нет, она не могла купить новый. У нее не было денег на билет.
В это вряд ли кто-то поверил бы. Как она может быть без денег – она, скромная, без обязательств, со своей зарплатой? Больших расходов не было, но она оставляла часть дохода на одежду и репрезентацию – это было необходимо для ее должности. Жила она на съемной квартире, не путешествовала и не позволяла себе ни капли роскоши. И даже несмотря на это у нее не было никаких накоплений.
Всю свою зарплату она посылала на поддержку лардӧэнского круга.
Фиона села за стол и уткнулась лицом в ладони. «И что теперь? Что я теперь должна делать? Стоит ли одна дурацкая командировка ссоры с Прастарой?» – думала она. И слово «ссора» было слишком мягким, когда Фиона осознала, какой ужас в ней вызывает мысль о грядущем конфликте. И в тот же момент она начала видеть и куда более пугающие перспективы – то, что предчувствовала все это время, но дело никогда не заходило настолько далеко, чтобы она могла допустить их реальность. «Сегодня Прастарая хочет, чтобы я не летала на Марс. Завтра захочет, чтобы я уничтожила на работе какие-нибудь документы. А послезавтра – чтобы я уволилась. Она может захотеть… все что угодно».
Фиона задрожала.
«Может быть, это Аккӱтликс проверяет меня. Он хочет знать, достаточно ли глубока и крепка моя вера».
