– Ты боялся, что я тебя тут оставлю, – потрясенно говорит Джайлз Хильдебрандт. – Рё Аккӱтликс, сынок… Я не хотел. Я не хотел этого с тобой делать.
Жаль, что Лукас этого почти не воспринимает. Жаль, ведь это первый и последний раз, когда он дождался от старого профессора чего-то вроде извинений. Уже вечером того же дня, когда он выходит из кухни после лучшего гастрономического опыта в своей жизни, который обеспечили ему два куска диетического бисквита и пятьдесят гектолитров воды, сока и чая, отец погружен в работу и едва поднимает глаза.
Лукас опирается о косяк.
– Я правильно понимаю, что вопрос решен?
Он задает излишний вопрос и рискует напороться на язвительность, лишь бы заставить отца говорить. Ему плохо от оглушающей тишины, которая и теперь царит вокруг него… теперь, когда должны звучать барабаны, а босые ноги танцевать вокруг огня и песня темной радости должна колыхать ночной воздух. В довершение к такому несоответствию сейчас даже не ночь, а бессмысленный, жаркий, неподвижно душный летний день.
Никто ничего не празднует.
– Конечно, – отсутствующе говорит отец и раскрывает очередной ӧссенский свиток из стопки на столе. – Теперь мы в расчете. У тебя каникулы.
– Ага, – соглашается Лукас и отрывается от двери.
Этого мало – слова отца не утолили его голод.
Он идет в комнату. По очереди звонит друзьям, причем в порядке убывания по мере их несерьезности, шумности и болтливости: Нику, еще двум парням-лыжникам и трем одноклассникам, Полу. Он отчаянно хочет заполнить мозг, сейчас полный пустоты и бесконечности, лечебной дозой повседневного балласта, который лучше всего предоставит ему какой-нибудь самолюбивый и тупой болтун. В голову приходит Грета, хоть и красотка, но дура дурой, но девушек он сразу вычеркивает: они слишком стары для дружбы, так же, как и он. Любой контакт с ними требует осторожного балансирования на доске сексуальных надежд, шатающейся над болотом липких и скользких, томных романтических пубертатных чувств. На это у него сейчас нет сил. Сейчас ему нужно другое.
Но все парни на каникулах.
Приближаясь к концу списка с головой, тяжелеющей от кучки легких разговоров о том, какая сейчас вода в море, что в ней плавает, какие ноги у девушек на пляже и какие сомнительные ловушки для туристов можно встретить в городах, Лукас размышляет, не позвонить ли Пинки. Это последняя возможность. Не хорошая возможность – просто лучшая среди худших. Он даже не уверен, сможет ли с ней говорить – и лучше ли это, чем ни с кем так и не встретиться.
К счастью, дома оказался Пол.
Или к сожалению.
Они встречаются и идут в сферический летний кинотеатр на концерт какой-то очень шумной группы, которая никому из них даже не нравится. Пол Лангер – забитый интроверт. Феноменальный плазмолыжный талант. Болезненно застенчивый. Скромный, молчаливый, интеллигентный, невероятно упорный. И действительно душевно близкий Лукасу – вот в чем проблема. Лукас очень хорошо понимает, какая угроза здесь скрывается – именно поэтому Пол был в списке так низко. Он больше хотел бы встретиться с Ником, потому что Нику он никогда бы не сказал чего-либо важного. Опасность, что он поддастся соблазну и расскажет ошеломляющую историю, произошедшую с ним, с Полом была куда больше.
Мигающие блики света на сферическом полотне сливаются с призрачным чувством, до сих пор наполняющим его от головы до кончиков пальцев ликующим изумлением. Лукас задыхается от него. Тащит Пола к бару. Выпивает коктейль под названием «Лебединая песнь», следующий под названием «Эрегированный член» и наконец третий, «Последняя доза». Коктейли решают за него. Он выбалтывает все Полу.
– Ты представить себе не можешь, как я тебе завидую, – совершенно не к месту говорит Пол, неуместно искренне. – Нашей цивилизации не хватает ритуалов перехода. Ты нашел один из них. Теперь ты кто-то другой, Лукас.
– Мне не кажется, что я другой.
– Сам изменения никогда не увидишь. Нужно сохранять непрерывность сознания, чтобы держать все в порядке, – смеется Пол. – Но все изменится, вот увидишь. Послушай, раз уж ты был в настоящем шаманском делирии, ты не выбрал случайно себе тотемное животное?
– Мое тотемное животное – червь. Червь – посредник между человеком и вечностью, – оживленно излагает Лукас.
– Глупость, червь не может быть тотемным животным, – заявляет Пол. – Он для этого слишком мягкий и скользкий. И совсем тебе не подходит.
– Ты прав, я пошутил, – признается Лукас. – Это змей. Волнистый и блестящий, с иссиня-черными перьями… как ворон, только больше. Глаза как куски янтаря. И летать умеет.
Лукас живо видит змея перед собой, смотрит ему в глаза, почти может коснуться; но, описывая его Полу, он начинает чувствовать, что страшно разболтался. Язык начинает заплетаться.
Неудивительно – он пьет на голодный желудок.
И быстро оказывается побежден. Сразу после испытания жаждой, где он продемонстрировал сверхчеловеческое самообладание, он напивается как свинья, как сапожник, в стельку, до чертиков – так, что не способен воспринимать мир вокруг, что уж говорить о сохранении достоинства. И этим все изящно заканчивает. «Вдруг оно вернется, – думает Лукас. – Вдруг это удивительное состояние бесконечного слияния и сливающейся бесконечности продолжится, вдруг мне удастся его продлить». Однако вместо этого ему страшно плохо, и в список пережитых экстремальных состояний тела и души добавляется алкогольное отравление. Он смутно припоминает, как лежит головой на столе, на грязной скатерти и рыдает навзрыд, пока Пол очень бережно и смущенно похлопывает его по плечу… но ничего об этом не знает. Не знает, тошнило ли его, а если да, то куда. Не знает, как добрался домой. К счастью.
Если бы не милосердная алкогольная амнезия, скрывшая неловкий эпилог грандиозной Встречи Лукаса Хильдебрандта со Вселенной, он ненавидел бы своего отца на порядок больше.
Глава двадцать вторая
Ӧссенское прорицание
Когда глееварин уже не знает, как быть, – лучше всего собраться и пойти на работу. После двух выходных, которые Камёлё провела, заметая следы и просматривая протонацию, ей казалось, что стоять за прилавком не так уж и плохо. Релаксация! Облегчение!
Худшее было позади. Она оторвалась от зӱрёгала.
Теперь точно. Ее неустанная, обостренная осторожность помогла ранним субботним утром зафиксировать момент, когда церковный исполнитель по дороге на космодром готовился вмешаться в протонацию. Не успел он запустить маскирующие пятна, как Камёлё обнаружила неудачный шов, крошечный пробел в искусственно измененной реальности. Так к ней попала главная информация: зӱрёгал покидает Землю. Она тут же отправилась за ним. Зная, под каким именем он скрывается, она глееваринскими методами убедила работника на стойке регистрации ввести в свой компьютер код доступа и на время повернуться спиной, пока она искала зӱрёгала в списке пассажиров. Он летел рейсовым кораблем на Марс. С чужого компьютера она тут же отправила запрос и выяснила, что он действительно на борту. Камёлё догадалась, что он, вероятно, собирается к д-альфийцам на Деймос II, но ее это не беспокоило. Лично ей хватало для счастья того, что он просто улетел.
