Комбат с самого утра расписывал, как все рады прорыву, «а то еще неделю проваландались бы с этим Полунино!».
«А три недели не хочешь?» – Мои губы поползли вкривь.
Да мы бы до конца августа тыкались в полунинские хаты, топча грязь и гоняя красноармейцев на бойню! А что делать? Старую авиацию, считай, угробили, новой пока нехватка. Вот и кружат над нами «мессеры». А массированные огневые налеты? Дать бы перед атакой изо всех стволов, да так, чтобы всю немецкую оборону перекопать на два метра вглубь! А нечем!
Главное, орудия в наличии – и 122-миллиметровые, и на 152 миллиметра, и даже на 203, а боеприпасы – йок. Не подвезли, грязюка непролазная…
Вздохнув, я направился в расположение 8-й роты. А то и не был еще там. Как выпустила меня Кристя, поворчав для порядку, так сразу и в штаб.
Первым меня встретил Ходанович. Вытянулся во фрунт, рот до ушей распустил, да как рявкнет:
– Здравия желаю, товарищ командир!
– И тебе не хворать, царь зверей… – заворчал я, стесняясь потепления на душе. – Все живы?
– Все-е!
Заслышав старшинский акустический удар, личный состав полез из землянок и палаток. Тёма с Пашкой сияли в первых рядах.
– Ну что, товарищи бойцы? – улыбнулся я. – Удался нам прорыв, сам не ожидал. Взломали немцам оборону, забрались, как лисы в курятник…
– Ох, и квохтали… – закатил глаза Лапин. – Ох, и кудахтали!
По роте разошелся хохот, а из строя выступил Закомолдин, наш комсорг.
– Товарищ командир, – затянул он печально, – вы еще ни разу не вели разъяснительную работу с комсомольцами роты…
– Да? – Я осторожно почесал под повязкой. – Ну так давайте проведем. А то с утра – в наступление…
Присел на колоду, а комсомольцы устроились на бревнах, наготовленных саперами, как в партере. Помолчал я, подумал и начал:
– Слыхал краем уха, как кто-то из наших ворчал – зачем нам, дескать, этот Ржев дался? Гробят только народ, а толку – ноль. Ну, давайте разбираться… Мы здесь сражаемся с 9-й немецкой армией. Командует ею Вальтер Модель, прозванный «мастером отступления». 9-я армия – силища огромная, и вся она закопалась на Ржевском выступе. На карту гляньте – сразу увидите. Торчит этот выступ, как коготь, а Москва недалеко… Вроде бы все понятно, да? Как панфиловцы говорили той зимой: «Велика Россия, а отступать некуда. За нами – Москва!» Но не так все просто, товарищи… Москву немцу уже не взять. Тут надо Гитлеру спасибо сказать – за науку. Поделились немцы опытом, и закалилась Красная Армия в боях! Просто есть такие места на фронте, сдавать которые ну никак нельзя. Как наши голодали в Ленинграде зимой! Блокада! По горбушке в руки, а в хлебе том муки меньше, чем накрошенной коры… Лучше Ольги Берггольц не скажешь: «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам!» Почему же мы не уступили немцам Ленинград? Бились за него, гибли… А потому, что красноармейцы, ополченцы и блокадники сковывали пятнадцать немецких дивизий! Отступи наши – и немцы тут же перебросили бы их к Москве. Тогда бы мы и столицу нашей Родины потеряли! Можно было такое допустить?
– Нет! – прошелестело в толпе.
Смотрю, и седой Лапин подсел к комсомольцам, и старшина… Вдохновившись, я развил тему:
– Товарищи! Исход войны решается не здесь, а на Сталинградском фронте. Гитлер рвется к Волге, и это последний наш рубеж. Если сдадим Сталинград, не видать нам бакинской нефти, а как воевать без горючего? Без танков? Без самолетов? Да и как это можно – сдать город Сталина? Вот немцы и копят войска у Волги, там сейчас завязывается грандиознейшая битва. Верю, знаю – наши возьмут верх! Но тамошняя победа куется и здесь, где Волга – мелкая речушка. Мы с вами, товарищи, удерживаем целую армию! Своими атаками и контр атаками. Вот в чем смысл боев за Ржев! Дадим слабину – и Гитлер тотчас же снимет пять или десять дивизий, да и отправит их к Сталинграду! А оно нам надо?
– Нет! – дружно решил комсомол…
…Признаться, я опасался, что о моей «политинформации» доложат Деревянко, а то и дивизионному комиссару. Ведь даже Жукова, нынче командующего Западным фронтом, не посвятили в тайну – ком-фронта был не в курсе того, зачем нужна Ржевско-Сычевская операция. А я совсекретные сведения бойцам разболтал… Ну и что? Видал я их в деле, немецких агентов среди них точно нету. А если особисты прижмут, сделаю очень удивленные глаза: «Откуда знаю? Да ниоткуда! Сидел, анализировал… Ну, и сделал выводы. Пусть бойцы знают, за что воюют!»
Но – тишина…
Часа четыре мы поспали, поели в полночь и – шагом марш.
* * *
Артподготовка началась ровно в семь утра, с разрозненного, жидковатого залпа. Всё, что имела дивизия орудийного, выстрелило – и пальнуло звонко, и бухнуло тяжко.
– Роем, роем, мужики! – бормотал я, вовсю работая саперной лопаткой.
Самые умелые уже выкопали себе открытые щели и помогали товарищам, натужно костеря городских за «рукожопие». А я все поглядывал на небо – не может быть, чтобы люфтваффе не заявился! Немцы с окраины Тимофеево наверняка уже дозвонились, и…
– Во-оздух!
На юго-востоке, над перелеском, зачернелись точечки, скоро выросшие в крестики. Шли двухмоторные «Юнкерсы-88», а вокруг них вились «Мессершмитты», как овчарки, оберегающие стадо.
– Глубже, Будаш, глубже! – заорал я, бросая на дно своей щели плащ-палатку. Не мазаться же…
– Да я и так… – кряхтел красноармеец, выгребая комки глины.
Смутное гудение авиамоторов накатило, угрожая. Отпуская матерки, я залег, проклиная «острую зенитную недостаточность».
Трофейные «ахт-ахт» мы бросили, подорвав, – уж больно велик был «разгар» стволов, вернее, свободных труб. Мощные снаряды как будто стесали их изнутри, а запасных – йок. Да и боеприпасы вышли.
Пару зенитных автоматов прихватили только, легких «Эрликонов» да наши «ДШК». Вот и вся полковая ПВО…
Я выглянул из щели. Невозмутимый Соколов как раз пристраивался к пулемету – колеса и щит валяются рядом, «ДШК» задирал ствол, раскорячившись на треноге. Воронин мостился рядом, окопавшись.
– Ложи-ись!
Рев бомбовозов обрушился сверху, и в шуме моторов затерялся посвист бомб. Но вот лесок принял первый взрыв, горячим выдохом разошлась воздушная волна, догоняя осколки. Земля сотряслась подо мною, словно исполинское живое существо вздрогнуло от боли. И снова колкий раскат, и снова, еще и еще. Удушливое облако сместилось, прикрывая солнце, а мне на спину просыпались комья скудной почвы.
Сквозь звон в ушах донеслось, как сквозь вату:
– Ваську зашибло! Твою ж ма-ать…
Я приподнял голову, поправляя каску – и наткнулся на мертвый взгляд пулеметчика.
– С-суки!
Ко мне вдруг пришло понимание, почему бойцы порой не держатся за жизнь – холодная ярость хлещет из тебя с такой силой, что даже инстинкты отступают.
