Что я увидел? Всё завалено трупами! И лишь один из мертвецов был в русской форме. По бумагам – ефрейтор 8-й роты 718-го стрелкового полка.
Обергруппенфюрер вставил монокль и задрал голову, плотно сжимая губы, словно стыдясь давешнего малодушия.
– Мне нужно перейти линию фронта, Отто, – твердо, хоть и отрывисто сказал Рихард. – Я не собираюсь копить свидетельства очевидцев. В истории с русскими берсерками, или «вервольфами», как вы их называете, необходимо разобраться на месте. И тут лишь один путь – я должен стать рядовым 8-й роты 718-го стрелкового полка!
– У русских нет рядовых, – ворчливо заметил Кумм, отворачиваясь, – солдат они зовут красноармейцами. Ладно, старина, что-нибудь придумаем…
Среда, 2 сентября. День.
Ржевский район, ст. Осуга
«Ястребки» того самого Громова, который летал через полюс в Америку, а ныне командовал 3-й воздушной армией, расчистили небо от «худых», и к прибытию важного гостя полк выстроился побатальонно, как на параде. Обширный луг за станцией, заросший побуревшей травой, изображал плац – на улицы самого поселка мы не совались. Немцы третий день подряд обстреливали Осугу из 15-сантиметровых гаубиц, развалив всё, кроме вокзальчика и депо.
– Любять высокие чины на передовую кататься, – ворчал Лапин, переминаясь.
– А делать им нечего, – охотно поддержал товарища Антаков, – вот и ездют…
– Разговорчики в строю, – напомнил я безмятежным голосом.
– Едуть вроде, товарищ политрук, – сообщил глазастый Герасим.
Тут же, подтверждая наблюдательность бойца, гаркнул Салов:
– Равня-яйсь!
Шелестя мятой травой и шурша наглаженной формой, полк подтянулся, радуя командование выправкой.
– Смир-рна!
Тут же, словно дождавшись команды, из-за березовой рощицы выплыл «Паккард», блестя черным лаком, а следом показалась «эмка» с автоматчиками. Лимузин замер и, придерживая фуражку, вышел Жуков – ропот разошелся по всему строю.
Не удержавшись, я глянул на Лапина, впервые в жизни увидав, как тот краснеет.
Пожав руки комполка и комиссару, представитель Ставки грянул:
– Здравствуйте, бойцы!
Бойцы набрали воздуху побольше и дружно зарявкали:
– Здравствуйте, товарищ генерал армии!
Георгий Константинович ухмыльнулся, провел глазами по строю и заговорил воистину командирским голосом:
– Товарищи бойцы! Не вы одни призваны на фронт – весь наш народ мобилизован на битву с врагом, и стар, и мал. Старики, женщины, дети выходят на смены, пока вы ходите в атаки. В этом наша сила, в товариществе! И никому нас не победить! Да, мы отступали, сдерживая натиск немецкой орды, а теперь наступаем! Шаг за шагом, пядь за пядью освобождая родную землю от фашистской нечисти! Но сегодня я прибыл сюда не для того вовсе, чтобы повторить эти азбучные истины. По личному поручению товарища Сталина я исполню приятную обязанность – вручу ордена и медали тем из вас, кто больше других заслужил награды…
У меня мурашки сыпанули по спине – а вдруг и я в списке?
Жуков неторопливо кивнул порученцу, и тот зычно выкликнул:
– Красноармеец Антаков!
Василий, бурея и деревенея, промаршировал и отдал честь. Георгий Константинович протянул ему красную коробочку и пожал руку. Развернувшись кругом, Антаков вернулся в строй, сгоняя с лица глуповато-растерянную улыбку, но она возвращалась вновь и вновь.
– Старший сержант Антонов!
И пошло, и пошло… Артамонов… Белоконов, Бритиков, Будаш… Власов, Воробьев… Годунов, Голенкин… Денисов… Закомолдин… Касабиев, Кигель, Косенчук… Лапин, Липовицер…
– Политрук Лушин!
Меня будто ха-арошим разрядом тряхнуло, пробило от ушей до пяток. Не чувствуя ног, утратив слух, как в вакууме, я вышел из строя, на автопилоте печатая шаг. Замечался снисходительный изгиб в уголке рта Жукова, улавливался застарелый запах гари…
А вот и звук прорезался! Словно выныривая из сурдокамеры, я бросил ладонь к фуражке, четко представившись:
– Товарищ генерал армии, политрук Лушин для награждения государственной наградой прибыл!
– Молодцом, товарищ Лушин! – выбился Георгий Константинович из устава и торжественно вручил мне коробочку вместе с орденской книжкой.
– Служу Советскому Союзу!
Четкий разворот кругом… Шагом – марш…
– Красноармеец Никитин!
Обратно я не шел, а плыл, напоминая Антакова. Наверное, просто сошлось – и то, что дырочку можно вертеть под «боевика», и свидание с исторической личностью. Ведь изо всех людей, что мне до сих пор встречались, я знал одного Лелюшенко. Да как знал – мелькнула однажды фотка в Интернете. А тут – сам Жуков!
Недаром именно сейчас остро ощущался налет иного времени, поражая до головокружения. Вокруг на тысячи километров – дым, гарь, лязг чужих танков да мертвая плоть, обвисающая в палаческих петлях. А ты в самой середке сатанинского действа, и у тебя лишь два переплетшихся желания – «раздавить гадину» и выжить.
Я попытался вспомнить будущее, поднатужился, но лишь смутные картинки промахнули перед глазами. О чем жалеть? Что я оставил в «прекрасном далёко» такого, без чего невыносимо тяжко? Вот, перебираешь «воспоминания о будущем», а ухватиться-то не за что. Не вызывает брошенное время свербящей боли, не разверзается в душе саднящая пустота, да и само чувство утраты… Слово есть, а за ним ничего. Зато…
«Если выживешь, а ты живучий, то узнаешь, почему плакали старички-ветераны на 9 Мая! – прыгали в голове суматошные мысли. – И на рейхстаге распишешься! А сестричка-то как рада будет… М-да… И будешь орать со всеми вместе, когда Гагарин полетит!»
– Вольно-о! Разойтись!
Там же, позже
Прикрутив новенький орден на гимнастерку, я скромно прошелся мимо землянок, козыряя встречным-поперечным. Орденоносец, не хухры-мухры! Тут пока что награды ценились, их еще не раздавали пачками, как в «оттепель», вешая на жирные груди просто так или ко дню рождения…
– Товарищ Лушин?
Я недоуменно воззрился на старшего политрука с сухим и худым лицом, казавшимся изможденным. Очухавшись от витаний в высших сферах, память дала подсказку: Аверин, новый особист.
– Да? – небрежно вытолкнули мои губы в детской попытке погасить возникшую боязнь.
– У меня к вам пара вопросов, – вежливо сказал особист, перенося вес тощего тела на палочку, – но не хотелось бы в официальной обстановке. Не люблю портить праздник людям, да и вообще… Может, пройдемся?
– А вам не трудно? – кивнул я на трость.
– Трудновато, – закряхтел Аверин, – но врачи рекомендуют ногу разрабатывать.
И поковылял к березнячку. Я неторопливо зашагал следом. Белокорые деревца наивно-простодушно шелестели, качая ветвями, вдали погромыхивало. Военная идиллия.
