– Знаете, знакомился с бумагами в штабе, – доверительно начал старший политрук, – и обнаружил, что ваша рота была весьма… хм… разгильдяистой. А вы сумели добиться от бойцов порядка и дисциплины. Более того, они горой за своего командира! Но… Нет, ни о какой враждебной или там подрывной деятельности и речи не идет, однако… – Он заглянул мне в глаза, да не просто так, а со значением. – Ну вот, сам товарищ Сталин выделил наш полк, послав зама с целым ящиком наград. И вроде бы есть за что, ведь именно наш 718-й всегда на острие атаки! Мы первыми заняли Полунино, первыми прорвались к Тимофеево, первыми вышли к Волге, овладев Ржевом. Молодцы, что и говорить! А если подумать? – вкрадчиво прогнулся Аверин. – Если вспомнить? Ведь это ваша 8-я рота была в авангарде, вам вся честь и слава!
– Ерунду не говорите, товарищ старший политрук, – холодно ответил я. – Да, мы проползали, проникали в первых рядах, но силами одной роты… без артиллерии, без танков… даже Полунино не взять, не говоря уже о Ржеве.
– Да я согласен! – сказал особист с чувством, прикладывая пятерню к впалой груди. – Просто… Кое-какие мелочи вызывают у меня… не тревогу даже и не сомнения, а… Недоумение. Да, именно так – недоумение. Непонимание происходящего! Сам я не видел, правда, но мне в красках расписали, как вы, на пару с красноармейцем из вашей роты, не проползли и не проникли к немецкому ДОТу, а так – прогулялись во весь рост и забросали фрицев гранатами! Танки уже потом подошли…
Аверин медленно опустился на пенек, вытягивая раненую ногу, и с облегчением прислонился к соседнему стволу, как к спинке стула.
– Поймите меня правильно, товарищ Лушин, – заговорил он, умащиваясь поудобней. – Всё, что нельзя объяснить, вызывает недоверие и настороженность…
– Послушайте, – я ощутил, как во мне пузырится пена раздражения, – да какая вам разница, гуляли мы или ползли? ДОТ мы уничтожили? Уничтожили! Тимофеево штурмом взяли? Взяли! Чего вам еще?
– Товарищ Лушин, – проникновенно затянул Аверин, – мы умеем не только хранить тайны, но и раскрывать их. Когда я сталкиваюсь с загадкой, то просто обязан разгадать ее, понять, удостовериться, что она не несет угрозы!
В этот момент я по-настоящему испугался, разглядев за аскетической личиной старшего политрука лик средневекового инквизитора. Те же медоточивые речи – и фанатичный, угрюмый огонь в глазах.
– Видите, – продолжал журчать особист, – я не таю от вас никаких секретов и даже не веду допрос. Но прошу учесть, – лязгнул голос, – если вы сами всё толком не объясните, мне придется допросить бойцов вашей роты. А уж когда тайна откроется, не просите о снисхождении – вы утратите и мое доверие, и хорошее расположение к вам.
Насмешливо-снисходительный огонек в глазах напротив – вот что меня взбесило. Вероятно, бледность залила мое лицо, поскольку во взгляде Аверина мелькнуло удовлетворение.
– Нет, не узнать вам моей тайны! – дернул я губами в подобии глумливой ухмылки. – Буду молчать, как Мальчиш-Кибальчиш!
Испуг, страх, отчаяние – всё переплавилось внутри в жгучую ярость. Она едва удерживалась во мне, грозя выплеснуться, и тут особист угрожающе приподнялся, шаря костлявой ладонью по новенькой кобуре.
– На место! – хлестко скомандовал я, выбрасывая руку. – Спать! Забыть!
У меня не было ни малейшей уверенности в том, что гипноз – это мое. Напротив, я был убежден, что проба сил обернется полным фиаско. Даже пораженческие мысли промелькивали – куды бечь? Но Аверин поник на своем пенечке, свешивая голову и роняя трость.
«Не может быть… – мелькнуло в голове. – Но получилось же!»
Осаживая разгулявшиеся нервы, я покинул рощицу, часто оглядываясь.
«Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу…»
Вечер того же дня
Мы собрались в отбитом у немцев блиндаже – я и Пашка с Кристей. Девушка в белом халате задумчиво смотрела на трепещущий огонек коптилки, сработанный умельцами из снарядной гильзы, а мне интересней было следить за отражениями в ее глазах. Кристина то взмахивала ресницами, словно изумляясь чему-то, незримому для меня, то опускала их, погружаясь в омут памяти.
Я ласково улыбнулся, тут же пугаясь, и сжал губы, чтобы не выдать себя вновь. Память о будущем, как бы нелепо ни звучало подобное словосочетание, расплывалась и пригасала, выдавливаемая новыми впечатлениями, все чаще казалась сновидной и нереальной. Но иные моменты бытия горели в мозгу ярко, всеми красками.
У нас в экспедиции хватало хорошеньких девушек. Света, Аллочка… Да и Лиза. С ними было приятно поболтать о том о сем, заодно высматривая, как дразняще изгибается стройное бедро, как тоненькая ткань футболки облегает грудь, притягивая взгляд к набухающим соскам. Но все же девчонки оставались для меня подругами – я не переступал грань дозволенного, хотя и мог бы. Не зря же снимались бюстгальтеры…
Впрочем, я всегда был осторожен в отношениях. Меня даже поругивали за излишнюю серьезность, но великолепная простота – не мое. Мало заниматься любовью, надо еще и отвечать за нее.
Но вот когда у нас появилась Кристина…
В дебрях извилин вспыхнула притягательная картинка: надменное и красивое высшее существо глядит на тебя, смертного, с прищуром зеленых глаз, а ты в эти растянутые мгновения осознаешь, что все твои защитные укрепления, возведенные в душе, рушатся, распадаются в неслышном грохоте, и ты остаешься один на один с шикарной девицей, беззащитный и безгласный.
Я влюбился тогда, в самый первый день, когда увидел Кристю. Не верил, что так бывает, но… Сподобился. Природа не спрашивает, чтишь ли ты ее законы. Она их устанавливает, а твой удел – следовать неписаному.
Двое или трое суток я блуждал в сладостных амурных лабиринтах, пока не уловил взаимности между Кристиной и Павлом. Расстроился вчерную, однако и странное облегчение испытал. Ну и ладно, думаю, зато никакой ответственности, никаких забот и тревог…
Как Хиль пел: «Уйду с дороги, таков закон – третий должен уйти…»
Ерунда это все. Любишь – люби, а не трусь, изображая верного товарища! А то выходит некое полупредательство – отдаешь возлюбленную другому…
Ох, сколько я уже передумал всего за эти месяцы, но все так и тянется – стою скромно в сторонке, лишь бы не мешать чужому счастью, и корчусь в душе!
А ведь Кристинка наверняка что-то чувствует. Недаром она так ласкова со мной… Я украдкой посмотрел на девушку – красотулька, зажав между ладоней щербатую чашку, задумчиво вертела ее. И уж какие мысли крутились за зеленью глаз – бог весть…
А вот Ломов не глядел на свою невесту – нахмурив лоб и выпятив нижнюю губу, он сосредоточенно размышлял, иногда досадливо морщась.
«Думай, думай…» – как говорил мультяшный Удав Мартышке…
Я единственный из компании не допил свой трофейный коньяк. Покрутив кружку в пальцах, нюхнул изделие французских виноделов, плескавшееся на дне, и сделал большой глоток. Хорошо пошло…
